Упал. Очнулся. Папа!

— Начальник. Он у меня один — генеральный директор компании.

— Даже так?

– Да. Он тоже задерживается часто, — осторожно ответила. — А вот коллектив когда как — обычно это каждый отдел для себя решает. Но я не смотрю на других, мне бы со своей работой справиться.

— Начальник? — мне показалось, или голос у Воронова вдруг просел и стал таким же холодным, как воздух? — Как интересно. И что же этот тип собой представляет?

Ох, ну что за тема для разговора? Почему бы нам о погоде не поговорить?

Но ведь и промолчать нельзя, как-никак перед мужем отчитываюсь. Пришлось пожать плечами и признаться:

— Да в общем-то, он как все начальники. Если что-то не по нему, и нагрубить может, и даже выставить вон. Но он ко всем требовательный, и к себе тоже, — поспешила я ответить на косой взгляд. — А еще он справедливый и ответственный, хотя и редкий сноб, конечно. Чаще всего с ним очень трудно.

— А он, ну… хм… к тебе не пристает?

— Ко мне?! — я хмыкнула и неожиданно со смешком. — С чего бы вдруг? Я же обычный секретарь!

Ну и вопросики у шефа, и ведь додумался же спросить!

— С того, что ты у меня красивая, Даша, сама знаешь.

— Я?! — снова глупо выдохнула, но Воронов молчал и пришлось как-то съехать со скользкой темы. — Ну, не так, чтобы я об этом думала и обращала внимание…

— Мне виднее!

Я подняла голову и взглянула в небо. Удивительно, но по-зимнему темное и высокое, оно внезапно оказалось расцвечено звездами, словно новогодний шатер светодиодными огоньками. И воздух от высокого вдоха поразил своей чистотой.

Как давно я не смотрела на небо просто так, бездумно скользя взглядом между созвездий.

— И все-таки, Даша? Что насчет начальника, — вернул меня с небес на землю «муж».

— Не, ты что! Он меня едва терпит. То одно ему не так, то другое. Всё время боюсь, что уволит.

— Почему? — Воронов повернул голову и серьезно взглянул на меня. Ну вот как тут ответить честно?

— Наверное, потому, что я ему в наследство досталась от его предшественника. А новая метла, сам знаешь, всегда метет по-новому. Но ты не волнуйся, ему вообще мало кто нравится. Я даже не знаю, есть ли у него друзья. Андрей?

— Что?

— Давай не будем о работе, хорошо? Поверь, тебе не стоит беспокоиться о моем начальнике. Я ему не нравлюсь.

— Хорошо.

Я поежилась и спрятала подбородок в шарф. Невольно вздохнула: как же это сложно — утаивать от человека правду.

— Замерзла?

— Да, немного. Погодка нынче, как на крещение, — улыбнулась, — но мне нравится. Не помню, чтобы в прошлые года было столько же снега.

— А мне не нравятся твой пуховик и сапоги, — неожиданно признался Воронов. — Кто же в мороз на каблуках бегает?

Я бегала, потому что других не было, и потому что хотелось соответствовать приемной директора. И чем они шефу не приглянулись? Между прочим, очень даже красивые, а то, что мизинцы подмерзли, так мы уже с ним к дому подошли. Сейчас согреюсь!

В подъезд вошли вдвоем, и в лифт тоже. В нем Воронов вновь смотрел на меня и молчал. Я тоже смотрела — как-то неловко было от «мужа» глаза отводить, после того, что он для меня сделал. И в детский сад сходил, и на остановке прождал полчаса. Конечно, для него реальность выглядела совершенно иначе, чем для его «жены», и все-же я хорошо понимала, что, если бы он сам не захотел, его бы никто не смог заставить. Не тот характер.

А еще никогда бы не подумала, что за день успею соскучиться по своему шефу. Даже по такому упертому и вредному, который просил варить ему в день шесть чашек кофе, и делал все, лишь бы я не знала покоя.

Я стояла и старалась отвечать на темно-голубой взгляд, но это было сложно, когда память подсовывала воспоминания об общем утре и губах Воронова на моей шее.

В общем, когда лифт остановился на нужном этаже, мои щеки уже во всю пылали, и я поторопилась выйти.

— Даша, ты опять спешишь? — рука шефа мягко поймала меня за талию и отодвинула от двери. — Стой, я сам открою.

Как только вошли в квартиру и стали раздеваться, тут же и Стёпка с Сонечкой прибежали. Поцеловали меня в щеку и закрутились вокруг Воронова.

— Пап, смотри, что я нарисовала! Это зайчик и грибок! Тебе нравится? — зачирикала дочка возле мужчины. — А это — божья коровка! У нее тоже есть детки. Ма-аленькие! Правда, мам?

— Правда, Солнышко.

Воронов снял куртку и повесил на вешалку. Отобрав у меня пуховик, спросил Соню:

— А почему заяц зеленый?

Я знала ответ. Потому что карандаши у дочки от усердия ломались, как спички. Или терялись. И, если оставался один, но целый, то какая разница, что им рисовать? Особенно, если работа уже начата.

— А он травки наелся и у него животик заболел, — нашлась умница Соня. — А это ты, папа, возле горки! — тут же сунула ему в руку другой рисунок. — И мы!

— Это у меня такие уши? Кошмар, и почему я раньше не замечал. Я же здесь на Чебурашку похож. Не, ну вы-то с Ритой красавицы. А это кто? Елка? А почему с глазами?

И все это наш гость сказал довольно серьезным тоном, но почему-то тон этот детей совсем не пугал.

— Нет, пап, ты что! — захихикала Сонечка и вскинула ладошки. — Это же Степка!

— Степан?

— Да!

— И тоже зеленый?! Золотце, сейчас я разденусь, и ты покажешь мне свои карандаши, хорошо?

— Пап? — дернул Воронова за руку Стёпка и тоже сунул ему под нос свой альбом. — А я космического рыцаря нарисовал. Смотри, с базукой! А еще у него есть браслет с лазером, нунчаки и невидимый щит! Только я не знаю, как его нарисовать. Ты мне поможешь?

Я все никак не могла снять сапоги и стояла, глядя на троицу и на Риту, которая вышла из кухни и тоже смотрела на меня. По племяшке всегда можно было, как по датчику, считать общее настроение в доме — кто кого обидел, и кто виноват. Но сегодня, похоже, всё оставалось в норме. Да я и сама это видела.

Еще бы и мне вести себя естественно, но удивление сковало напрочь.

Стёпка рисует? Да ладно. Он же терпеть этого не может!

— Мам, я поставлю чайник? — негромко позвала Риточка. — Папа сказал, ты придешь и будем кушать.

Это заставило меня очнуться и вспомнить, что я дома.

— Да, конечно. Сейчас вымою руки и быстро что-нибудь приготовлю!

Глава 31

Я разулась, сняла шапку, шарф, поправила волосы и только тогда заметила, что все замолчали. А когда это поняла, то уловила идущий из кухни характерный, горьковатый запах испорченной еды, знакомый каждой хозяйке.