Урановый рудник

Но, раз Кончар велит, значит, можно. Да и головы давно мертвые, им все равно. Упер Гришка в плечо окованный железом приклад, сдвинул книзу предохранитель, в прорезь заглянул. Удобно ему показалось: автомат-то, он покороче дробовика будет, как раз пацану по росту, да и прицел у него совсем другой, через такой целиться — одно удовольствие. Выбрал Гришка череп, на котором уже ни кусочка кожи, ни клочка волос не осталось, и замер — целится.

Покуда он целился, Кончар голову повернул и как-то странно на Савела посмотрел. Савел брови вздернул: дескать, чего? Потом сообразил, головой кивнул и за дверь вышел. А чего смотрели, чего кивали — кто их разберет?

— Ну, — говорит Кончар, — стрелять-то будешь или раздумал уже?

Гришка вместо ответа аккуратно, плавно потянул спусковой крючок. Ахнуло так, что в ушах зазвенело, в плечо отдало — куда тому ружью! Зато получилось, как на картинке: от черепа старого только осколки брызнули. Бах — и нет его, пусто на шесте.

Из нескольких окон головы высунулись — поглядеть, кто стрелял, что стряслось. Поглядели, поняли, что все в порядке, и обратно попрятались. А Грыжа, тот даже ухом не повел — как сидел, так и остался сидеть посреди плаца.

— Да ты, брат, снайпер! — уважительно сказал Кончар, забирая у Гришки дымящийся автомат. — Знатный охотник из тебя получится! Ну, ступай. Извини, не пойду я, пожалуй, тебя провожать, мне тут подумать надо. Давай пять!

Гришка руку ему пожал, повернулся — и за дверь. Даже не заметил, что Савел из комнаты куда-то пропал. За дверью охранник ружье ему отдал, а сам смеется.

— Ну, что, — говорит, — попал?

— А ты думал!

Забросил Гришка ружьецо за спину, повернулся к охраннику спиной, а лицом к лестнице, а тот ему и говорит:

— Погоди, не спеши. Что ты, как дитя малое? Вся рубаха на спине сбилась, голый хребет наружу торчит… Стой, как стоишь, я поправлю.

Остановился Гришка, дивясь такой заботе, и тут вдруг полыхнуло у него перед глазами, будто молния ударила, и больше уж Гришка Егорьев ничего не видел и не чувствовал…

* * *

Алексей Андреевич Холмогоров толкнул скрипучую калитку, обогнул разросшийся куст бузины и сразу же увидел Завальнюка, который, примостившись на верхней ступеньке высокого, покрытого затейливой резьбой, но уже почерневшего и начавшего разрушаться крылечка, копался в своем неразлучном портфеле. Вид у заготовителя пушнины при этом был довольно хмурый: видимо, скорость, с которой таяли отпущенные ему на заготовительную кампанию деньги, заставила призадуматься даже такого толстокожего оптимиста, как Петр Иванович.

В зубах у Завальнюка торчала, дымясь, зажженная сигарета, и Холмогоров даже издали приметил, что сигарета не из тех, что Петр Иванович курит на людях, а хорошая — если и не импортная, то, по крайней мере, с фильтром. Видно, где-то у него была припрятана пачка, а может, и целый блок, откуда он, оставаясь один, потихонечку таскал сигаретку за сигареткой. В присутствии же посторонних Завальнюк курил термоядерную «Приму» — очевидно, затем, чтобы не угощать хорошим табаком кого попало.

В общем-то, это характеризовало Петра Ивановича далеко не лучшим образом; а с другой стороны, как подумаешь, сколько этих самых сигарет ему приходится раздавать ежедневно, чуть ли не ежеминутно… Местным жителям все равно, что курить, а при той, с позволения сказать, коммерческой хватке, которую демонстрировал Петр Иванович, ему впору было экономить хотя бы на сигаретах.

Найдя таким образом хоть какое-то оправдание странному поведению заготовителя, Алексей Андреевич деликатно кашлянул в кулак, давая знать о своем появлении. Завальнюк вскинул голову и, увидев, кто пришел, немедленно расплылся в своей фирменной улыбке — широкой, предельно открытой и располагающей, простецкой и хитроватой одновременно. Перед тем как встать, он отлепил от губы окурок, раздавил, расплющил его о каблук и затолкал в щель между досками крыльца. Ничего не скажешь, получилось это у него вполне непринужденно, но Холмогоров почти не сомневался, что сделано это было намеренно, с целью скрыть от него тот факт, что Петр Иванович на людях и Петр Иванович наедине с собой — не одно и то же лицо.

Данное наблюдение лишний раз укрепило Алексея Андреевича во мнении, что Завальнюк — совсем не тот, за кого себя выдает. И дело тут было не только в сигаретах. В конце концов, свойство стесняться собственной жадности так же присуще любому нормальному человеку, как и сама жадность. Раздавать хорошие сигареты местным пьяницам и лоботрясам Завальнюку было жаль, а признаваться в этом перед советником Патриарха, человеком высокой духовности и твердых принципов, Петр Иванович стеснялся. Это было объяснимо и вполне простительно, но вот все остальное…

Что же это за заготовитель пушнины, который не только не отличает хорошей шкурки от откровенного гнилья, но даже и не знает, что почем? А о сроках заготовительного сезона он что, тоже не осведомлен? Срочный заказ, который он якобы выполняет, — очень слабое оправдание…

И почему, спрашивается, Семен Захарович Потупа (а с ним, наверное, и участковый Петров) так горячо вступается за него? От Холмогорова не чает избавиться, а Завальнюка защищает, хотя прибыли они сюда на одном катере… С чего бы это? Или Завальнюк здесь вовсе не такой чужой, каким хотел бы казаться?

— Алексей Андреевич! — радостно воскликнул Завальнюк с таким видом, словно был готов сию минуту броситься Холмогорову на шею и по русскому обычаю троекратно его облобызать. — Вот сюрприз так сюрприз! Здравствуйте, дорогой!

Холмогоров вежливо ответил на приветствие и не менее вежливо отказался пройти в дом. Наступила неловкая пауза, какая случается, когда двое интересных друг другу, но очень разных людей никак не могут придумать подходящее начало разговора. Из-за угла доносился голос квартирной хозяйки Завальнюка бабки Груни, которая на чем свет стоит кляла соседских кур, забравшихся в ее огород и потоптавших рассаду. Голос у бабки Груни был зычный, как у командира артиллерийской батареи, в выражениях она не стеснялась, и слышно ее было, наверное, по всему поселку, прямо как муэдзина, поющего хвалу Аллаху с верхушки минарета.

— Дикий народ, — кивнув в сторону огорода и разведя руками (одна из которых, конечно же, сжимала ручку портфеля), с извинительной улыбкой произнес Завальнюк.

— Как движется ваша заготовительная кампания? — проигнорировав это спорное замечание, с улыбкой поинтересовался Холмогоров.

— Превосходно! — с огромным и, как показалось Холмогорову, сильно преувеличенным энтузиазмом воскликнул Завальнюк. Впрочем, он тут же сник и, вздохнув, добавил уже честнее: — Откровенно говоря, ни шатко ни валко. Заказ срочный, сроки поджимают, а они несут какую-то дрянь. Я им плачу, чтобы не спугнуть, все жду, когда у них несортовые шкурки кончатся и они мне понесут настоящий товар…

Он снова вздохнул и безнадежно махнул рукой. Вид у него был настолько убитый, что Алексей Андреевич чуть было ему не поверил. Если бы еще то, что Завальнюк говорил, не было заведомой, чуть ли не злонамеренной глупостью… Создавалось впечатление, что Петр Иванович явился в Сплавное с единственной целью: прогореть дочиста и остаться без гроша в кармане. А поскольку сумасшедшим он не выглядел, оставалось только предположить, что вся эта шумная и пьяная заготовительная кампания есть не что иное, как ширма, скрывающая истинные цели приезда Петра Ивановича Завальнюка в эти забытые Богом края.