Урановый рудник
Шрифт:
Два взрыва почти слились в один. Справа в коридоре наступила тишина, и, выглянув, отец Михаил невольно ужаснулся тому, что сотворил собственными руками. Такого он не видел, пожалуй, даже в Грозном, в самые горячие деньки новогоднего штурма; как бы то ни было, живых в правой половине коридора, кажется, не осталось.
Зато по лестнице опять топали, хотя уже и не так густо, и яростный мат в том направлении сменился матом встревоженным, удивленным и напуганным. Там тоже кто-то стонал, визгливо и протяжно, и стонущему посоветовали заткнуться, а потом грохнул выстрел, и стоны прекратились. «Выродки», — пробормотал отец Михаил и одну за другой метнул в ту сторону обе оставшиеся у него гранаты.
Взрывы сопровождались каким-то продолжительным, рассыпчатым
Кто-то оттуда, снизу, дал сквозь пыль длинную очередь; отец Михаил выстрелил наугад и, кажется, попал: внизу вскрикнули и перестали стрелять.
Вернувшись в кабинет, батюшка подумал, что теперь, когда лестницы нет, здесь можно продержаться довольно долго. Внизу бестолково метались десятки факелов, фонарей и ламп, и в их свете отец Михаил ясно различил стоявший поодаль тентованный «ГАЗ-66» — тот самый, по следам которого тысячу лет назад вышел на заброшенную узкоколейку, — а возле кабины — застывшую в позе напряженного ожидания фигурку Шелеста с автоматом наперевес. «Чертовы сопляки, — пробормотал батюшка, поднимая с пола пулемет и от живота посылая тем, кто суетился внизу, длинную очередь. — Ведь сказано же было уезжать!»
Впрочем, это промедление давало батюшке какой-то шанс, и он решил этим шансом воспользоваться. С грохотом выдернув из сейфа лоток с гранатами, отец Михаил установил его на подоконнике и, не обращая внимания на свистевшие вокруг пули, сноровисто опорожнил, постаравшись как можно равномернее разбросать гранаты по всему двору. Все внизу потонуло в дыму, пыли и грохоте, осколки хлестнули по стенам, и один из них ощутимо рванул на отце Михаиле рукав, оцарапав плечо. Одним из взрывов повалило и разметало стоявшие вдоль ямы шесты; как только последняя граната лопнула у самого крыльца, отец Михаил вскочил на подоконник и, не раздумывая, прыгнул в дым.
Приземлился он неудачно — сказалось отсутствие практики. В левой лодыжке что-то щелкнуло, и батюшка ощутил мгновенный укол нестерпимой боли. Впрочем, от перелома Господь его, кажется, уберег — на ногу можно было наступать, хоть это и оказалось дьявольски неприятно. Срезав короткой очередью какую-то согбенную, пьяно шатающуюся фигуру, что маячила в дыму прямо по курсу, отец Михаил бросился туда, где стояла машина.
Он бежал, хромая, переступая через валявшиеся на земле горящие факелы, огибая воронки и трупы, задыхаясь и кашляя в едком тротиловом дыму и уже начиная понимать, что добежать не удастся. Кругом орали и палили в белый свет, как в копеечку. Потом дым поредел, рассеялся, и отец Михаил окончательно понял: нет, не добежать. Впереди, как раз между ним и машиной, забегали, засуетились темные фигурки, замигали вспышки выстрелов, и пули защелкали вокруг, разбрасывая землю и гравий. Пуля оцарапала ухо; внезапно сделалось совсем светло, и, обернувшись, батюшка увидел, что из окна, откуда он минуту назад столь неудачно сиганул, выбивается ярко-рыжее пламя. Он вспомнил керосиновую лампу на столе, расстеленную карту, бумаги в сейфе и кивнул: все шло именно так, как надо. Что бы ни было в тех папках, людям об этом знать ни к чему. Да нормальные, обычные люди и так, без огня, никогда ничего не узнали бы о содержимом Кончарова сейфа; что же до какой-нибудь мордатой сволочи в погонах с генеральскими звездами, то она, сволочь, перетопчется.
Мелькнула и пропала яркая, как вспышка пламени, догадка о возможной связи папок, что сейчас превращались в невесомый пепел на полке несгораемого стального сейфа, с бочками, которых Кончар берег как зеницу ока и которые так ловко — дай Бог, чтобы ловко! — заминировал Шелест. В следующий
миг батюшке стало не до догадок: по голени его здоровой ноги вдруг будто врезали палкой, и он с некоторым удивлением почувствовал, что падает, — стоять больше не на чем, вот и падает. Да и то сказать, не вверх же ему лететь — рановато вроде; жив пока… как будто.Грянувшись наземь так, что в глазах потемнело (чем больше высота и масса тела, тем больше ускорение и, следовательно, сильнее удар), батюшка живо перекатился в мелкую, оставленную взорвавшейся гранатой, еще дымящуюся и воняющую тротилом воронку, выставил перед собой автомат и дал очередь, стараясь не задеть машину.
Машина все еще стояла на месте, двигатель не работал, и виноват в этом был, конечно же, не Шелест, виновата была Синица. «Как я скажу, так он и сделает», — вспомнились отцу Михаилу ее слова, и он чисто по-солдатски помянул недобрым словом слюнявого мальчишку, который не отваживается перечить любимой и тем самым подвергает ее жизнь опасности.
— Шелест! — крикнул он, но в горле пересохло, и вместо зычного крика оттуда вырвался только невнятный хрип.
Батюшка озверело помотал головой, прокашлялся, сглотнул и попробовал еще раз.
— Шелест!!! — бешено проревел он, и его голос перекрыл грохот перестрелки — так, по крайней мере, показалось ему самому. — Шелест, мать твою через семь гробов в мертвый глаз! Гони, Шелест! Пошел! Пошел, щенок, кому сказано — пошел! Газу!!!
Пуля ударила в край воронки, набросав ему полный рот грязи, но Шелест услышал: двигатель грузовика ожил, из выхлопной трубы толчком выбило облако сизого дыма. Два или три человека бросились к машине, размахивая руками и что-то крича; кашляя и отплевываясь, отец Михаил встал на одно колено и прицельно, по одному, срезал их короткими очередями.
Машина тронулась — наконец-то, слава тебе, Господи! — и покатилась в сторону ворот, потихоньку набирая скорость. Отец Михаил увидел — а может, это ему просто пригрезилось, — как натягивается, высвобождаясь из-под набросанной сверху хитроумным Шелестом земли, тонкая стальная проволока. Она была непомерно длинной, эта проволока, ее могло сто раз за последние десять минут перебить пулей или осколком, но отец Михаил нисколько не переживал по этому поводу: переживать бесполезно, если не можешь ничего изменить. Сейчас все, в том числе и некая проволока, находилось в руке Господней; экономно паля по перебегающим впереди фигурам и хорошо понимая, что точно такие же фигуры в это самое время неумолимо приближаются со спины, отец Михаил при свете включившихся габаритных огней грузовика наконец-то действительно увидел проволоку — еще слабо провисшую, но натягивающуюся прямо на глазах.
Кто-то метнулся к ней, вряд ли понимая, что она означает, но почуяв, по всей видимости, что-то неладное в этой натягивающейся струне. Отец Михаил срезал и его; убитый им человек картинно, как в старом кино про войну, взмахнул руками и всем телом упал прямо на проволоку, которая от этого рывка сразу же безжизненно провисла.
Долгие четыре секунды ничего не происходило, а потом откуда-то сзади, со стороны невидимой в ночном мраке горы, долетел слабый, приглушенный звук разрыва. За первым взрывом последовал второй, мощнее и басистее; земля под ногами вздрогнула, как вздрагивает при виде палки забитое, запуганное жестоким хозяином животное, и отец Михаил понял: началось.
Опустив автомат, он обернулся. Взрывы следовали один за другим, становясь от раза к разу все мощнее; каменный бок горы проступил на фоне неба черным силуэтом, подсвеченным мутными, дымными вспышками идущего откуда-то изнутри пламени. В этом неверном, мигающем свете отец Михаил разглядел тяжелое студенистое облако, которое выползло из недр каменного кряжа и медленно, но неумолимо покатилось вниз, по очереди глотая звезды и огоньки факелов.
Отец Михаил все еще смотрел на это облако, позабыв обо всем, когда выпущенная кем-то наугад пуля, с жужжанием прилетев из темноты, ударила его прямо в сердце, милосердно избавив от того, что последовало далее.