Урановый рудник

— Принесла, принесла, — сказала Синица и сердито сдула упавшую на лицо прядь. Видно было, что она еще не отошла от словесной перепалки с Гнусом. — Ты, дяденька, это… отвернись, что ли.

Отец Михаил послушно отвернул лицо. Он услышал, как зашуршало брезентовое платье, и с новым смущением понял, чем была вызвана перебранка в коридоре: видно, в своих заигрываниях Гнус зашел чересчур далеко и полез как раз туда, куда лезть ему не следовало, особенно в этот раз.

Еще батюшка невольно представил себе Синицу такой, какой она, наверное, была сейчас, сидя на табурете у его постели и шаря у себя под подолом, — еще не до конца оформившиеся, но уже стройные, ладные, красивые ноги, крепкие мышцы, радующие глаз приятными округлостями и плавными линиями, гладкая белая кожа, колени, икры…

Воображение, чтоб ему пусто было, включилось и пошло стремительно набирать обороты, рисуя сцены, от которых батюшку и впрямь бросило в краску. «Священник, — подумал он с горькой иронией. — Бык племенной, вот ты кто, а никакой не священник… Тьфу ты Господи!»

Тут, к счастью, он ощутил прикосновение к здоровой руке, и в ладонь ему скользнула гладкая рукоятка ножа. Нож был теплый — весь, по всей длине, — и отцу Михаилу почудилось даже, что он ощущает исходящий от ножа запах молодого девичьего тела. Даже духами как будто потянуло, хотя откуда здесь, в лесу, было взяться духам?

Не удержавшись (священник!), он все-таки поднес нож ближе к лицу и понюхал. Запах и впрямь был, не почудился — горьковато-сладкий, незнакомый. Не духи, нет, скорее какие-то таежные травы…

— Ну, и чего унюхал? — спросила Синица с насмешкой, которая странно контрастировала с ее пылающими щеками и ушами.

— Прости, — сказал отец Михаил, которому краска на щеках Синицы неожиданным образом вернула спокойствие и уверенность в себе, напомнив вдруг, что перед ним всего-навсего ребенок. — Запах какой-то незнакомый…

— А, — тоже на глазах успокаиваясь, сказала Синица, — так это травка такая. Мы, бабы то есть, ее завсегда настаиваем и этим настоем моемся, чтоб никакая зараза не липла, и для запаха, опять же, чтоб не воняло, как от иных мужиков.

— Ага, — рассеянно сказал отец Михаил, разглядывая нож.

Нож был несерьезный — сточенное до узенькой полоски гибкое лезвие из плохонькой стали, которым в незапамятные времена на лагерной кухне, наверное, резали хлеб, ненадежно прикрепленное к почерневшей деревянной рукоятке разболтавшимися алюминиевыми заклепками. Правда, режущая кромка была острой, хоть ты ею брейся.

— Ты, дяденька, не гляди, — будто прочтя его мысли, тихо, чтоб не услышал за дверью Гнус, сказала Синица. — Тесак, с каким мужики на охоту ходят, мне мимо караульного не пронести. Да и не дают их бабам в руки, тесаков-то, считаные они.

— Да, порядок у вас армейский, — раздумчиво сказал батюшка.

— Чего это?

— Ничего, милая, это я так, про себя. Не боишься?

— Мне-то чего бояться? — возразила Синица и немедленно, чисто по-женски противореча сама себе, призналась: — До смерти боюсь. Ты сам-то как — сдюжишь?

— А то, — от всей души желая вселить в нее уверенность, которой сам не испытывал, с пренебрежением произнес отец Михаил.

Синица мигом учуяла в его голосе дешевую браваду и печально покачала головой.

— Ты прям как наши мужики бахвалишься, — сказала она.

— Много ваших мужиков с Кончаром в яме сошлось и в живых осталось? — воинственно спросил батюшка.

— Да какой там Кончар, — отмахнулась Синица. Медведь это был, самый обыкновенный медведь, разве что голодный. Эх, ты, большой, а в сказки веришь.

— А-ап, — сказал отец Михаил, на мгновение забыв обо всем. — Гм, — сказал он, понемногу приходя в себя. — А ты-то почем знаешь? — спросил он наконец, вновь обретя дар речи.

— А мы, молодые, покойникам не чета, — спокойно ответила Синица. — Все знаем, все примечаем… Шелест раз подглядел, как это делается. В том колодце, через который Кончар в яму сходит, еще подземелье есть, большое, а в нем — клетка железная… Смекаешь?

Смекать тут было нечего, что-то именно в этом роде отец Михаил подозревал с самого начала. Гораздо интереснее ему было спросить, что это за покойники, с которыми уже не в первый раз сравнивала себя и своих сверстников Синица. Однако сейчас у него имелись дела поважнее. Не наелся — не налижешься, и досыта надышаться перед смертью, говорят, еще никому не удавалось.

— Шелест-то как? — спросил он, взвешивая на ладони принесенный Синицей нож и снова поражаясь его игрушечной легкости.

— А чего Шелест? Шелест, как я скажу, так и сделает, — сказала Синица, удивив отца Михаила внезапным проблеском вековой женской мудрости. — Ты о Шелесте не беспокойся, ты о себе думай, а Шелест не подведет, уж я позабочусь.

— Машина?

— Да готова машина — стоит, где всегда, с полным баком, тебя дожидается. Шелест-то, слышь, еще одну штуковину придумал…

— Это какую же такую штуковину? — спросил встревоженный отец Михаил.

Тревожился он не напрасно: самодеятельность рядовых исполнителей, как было ему доподлинно известно, сгубила судьбы множества блистательно задуманных военных операций. Впрочем, кто знает, как оно лучше? Свой замысел отец Михаил блестящим вовсе не считал. Так, может, коррективы, внесенные в него хорошо знающим местную специфику Шелестом, пойдут плану только на пользу?

— Смешной ты, однако, без бороды, — неожиданно заметила Синица с лукавой, истинно женской улыбкой. — А и симпатичный… Шелесту, нешто, сказать?

Она рассмеялась, видя смущение отца Михаила, наклонилась к самому его уху и принялась щекотным шепотом пересказывать подробности Шелестовой задумки: как он расположил между бочек тротиловые шашки, как пристроил гранату, чтобы все шашки рванули наверняка, и как протянул чуть ли не через весь лагерь связанную из кусков стальную проволоку, привязав один ее конец к кольцу гранаты, а другой к задней оси грузовика, — так протянул, чтобы никто раньше времени об эту проволоку не споткнулся, и землей сверху присыпал, чтоб не увидал никто…

— Погоди, — встревожился батюшка, — а в бочках-то что?

— А кто ж его знает, — спокойно ответила Синица. — Может, гадость эта, которой машину заправляют, а может, еще чего. Кончар бочки эти пуще глаза бережет и никому к ним подходить не велит. Да только наши-то, молодые, когда девять путей закрыты, непременно десятый найдут, их куда-то не пускать — дело мертвое…

— Шелест где? — отрывисто спросил отец Михаил, размышляя о многих вещах сразу.

— Возле машины, где ж ему быть-то? — спокойно ответила Синица.