Утопленник

— Боже! Ну нет же ведь, нет! — вскрикнула она. Такое уже происходило пять лет назад на пляже. Римма посадила трёхлетнюю племянницу на плечи, подпрыгнула, чтобы повеселить, и разорвала икру на этой же правой ноге. Едва не потеряв сознание от боли, Римма упала на траву, чуть не разбила ребёнка, который как мячик, скачущий по земле, кубарем отлетел в воду. Неимоверная тошнота ослабила организм, Римма раскинула руки и ноги и вжалась в прохладу земли. Ей хотелось поскорее умереть, лишь бы не чувствовать боль. Через пару-тройку минут шок прошёл, нога от колена до щиколотки посинела, а потом почти почернела от таза до пальцев. От операции она отказалась: не хотела портить ногу шрамами. Но икра так и осталась на двое разделённой глубокой вмятиной, из-за чего она никогда не носила короткие юбки. Но не только этот факт её обескуражил, а именно то, что происходило перед этим в тот день, а потом и в последующие годы в похожие дни, которые она прозвала — проклятой цепочкой. Эти дни были только раз в году, и она их с ужасом ждала и панически, впадая в паранойю, опасалась.

Впервые!.. Впервые за пять лет Римма надела короткую классическую юбку до колен. Дорогущий белый юбочный костюм, хранившийся год, который подарил Потап, она собиралась выкинуть. Но утром, встав с постели в хорошем настроении, она полезла в шкаф, где в основном ютились вещи на выброс, собиралась из старых джинсов вырезать шорты, самые короткие какие только возможно, для позирования Даниилу, и глаза порадовались юбкой. И она решилась: с белой юбкой примерила новую белую блузку и белые туфли на высоченном каблуке.

— Дура, нарядилась во всё белое и вышла в чёрный мир. Разве можно сиять счастьем во тьме? — Каблук не поддавался, Римма вытащила ступню и выдернула туфлю. На сердце поселилась тревога.

Плюхнувшись на сиденье вишнёвого «Ягуара», оставив дверь открытой, Римма замерла. Она решала — ехать или запереться на все замки, зарыться в одеяла и притихнуть в доме. Ладони легли на руль, недоверчивые глаза заглянули в зеркало заднего обзора.

Что-то будоражило её утром, когда она только открыла глаза. Определённо это был сон, но она не помнила, да и не хотела вспоминать. Образ утра в окне говорил: всё превосходно, красотка. Только теперь ей так вовсе не казалось. И она силилась вспомнить те образы, на которые плюнула в первые секунды выхода из сна. Она побежала внутренним взглядом по сновидению, перебирая картины, но всё виденное было в серой туманной завесе. Нет, никак не вспоминается.

— Ладно, хорошо. — Римма поджала губы и провернула ключ, двигатель заревел так, что пришлось быстрее дёрнуть за брелок. — Это что ещё такое? Ты не хочешь меня везти? — обратилась она к автомобилю. — Ты оберегаешь меня от чего-то, не даёшь уехать? — В знак благодарности она провела пальцами по значку в виде ягуара на руле. — Нет! — вскрикнула она. — Ну, нет, ну, нет же ведь, нет! — Она поднесла палец к глазам: капелька крови набухла из проколотой ранки. Римма внимательно осмотрела руль. Кончик обломанной иголки торчал из металлического изображения прыгающего ягуара. — Как игла сюда попала? Такое невозможно. Кто-то нарочно издевается надо мной? — Она опустила шею на подголовник и прикрыла глаза. — Определённо не поеду. Пусть Потап ругается. Или приезжает за мной. Не хватало попасть в аварию и разбиться.

2

А самый первый раз — первый день из проклятой цепочки был десять лет назад. Римма была помешана на этом чёртовом дне Валентина. За месяц до этого она познакомилась с высоким накаченным красавцем. Шла с корпоратива, на своём авто не поехала, была прилично выпита, и на такси не поехала — захотелось пройтись пешком. Ей только исполнилось девятнадцать. Постоянного стоящего ухажёра у неё не было, за которым как за каменной стеной. А тут — чуть ли не двухметровый мачо вышел из «лексуса» и столкнулся с ней, едва не снёс с тротуара. Чёрная блестящая кожа куртки в свете фонаря, лёгкая небритость, широкие проницающие улыбающиеся глаза, словно видящие мысли, снежок срывающийся с небес и одарившая искренностью улыбка плюс алкоголь собрали для неё образ и влюбили с первого взгляда.

— Дэвид, — представился он.

Римма переспросила:

— Не Давид?

— Нет, Дэвид, — ответил он.

От этого имени душа её визжала аплодируя. Ведь Копперфильд тоже Дэвид, а она его обожала.

Дэвид указал рукой в сторону на мраморные ступени и пригласил зайти в Макдональдс. Римма, не раздумывая, согласилась. Он много интересного ей рассказал про подводное плавание, про клады, пещеры, неизведанные подземелья и подземные города. Они долго гуляли по вечернему городу, пили пиво. И как-то получилось, что оказались у подъезда её дома. Римма ждала, когда он хоть разок её поцелует или сделает попытку, но он как-то медлил. Или не желал. И когда пришло время расставаться, она предложила подняться к ней.

— Не сейчас, — ответил Дэвид, и вместо поцелуя на прощание, провёл пальцем по её губам. Он занёс её номер в свой мобильный телефон, обещал позвонить и растворился в ночной снежной пурге.

Римма тоскливо проводила его взглядом.

— Не позвонит. Слишком хорош.

На прикроватной тумбочке задребезжал мобильник, ползая по матовой поверхности. Римма недовольно, ленивым движением смела телефон и поднесла к сонным глазам. На дисплее эсэмэска: «В день Валентина обещаю полюбить тебя». Сон снесло адреналином. Римма подскочила на кровати. Не верилось! Она несколько раз прочла вслух и радостно запищала. Правда, немного омрачал вопрос: до этого дня они ни разу не встретятся? Но уже вечером они сидели в ресторане французской кухни и пили сухое красное вино. Дэвид подарил ей громадный букет белых лилий и кроваво-алых роз. А когда расставались, нацепил ей на грудь золотой кулон с её знаком зодиака, окружённым девятнадцатью мелкими бриллиантами. И вновь он растворился в темноте ночи как призрак. Римма долго сидела на кровати и рассматривала под светом ночника ювелирный подарок. Она ему не говорила сколько ей лет и какой месяц у дня рождения. И такое — нужно было успеть заказать и сделать. Создавалось ощущение, что он заранее приготовил — изготовил кулон. Так, возможно, знакомство было неслучайным?

Несколько вечеров они ещё встречались, каждый раз он дарил ей одни и те же цветы — кровавые розы и белые лилии, и каждый раз букет шикарнее и шикарнее. Но ни разу Дэвид её не поцеловал и не притронулся. Римма уже вся извелась. И через полмесяца она не выдержала и спросила напрямую, перед этим всё же изрядно выпила, когда они трахнутся. Но он не ответил, лишь загадочно улыбнулся и, как всегда, исчез в ночи. И больше не появлялся, лишь сыпал эсэмэски и говорил, что всё счастье к ней придёт в Валентинов день. И она ждала, готовилась, что только себе не представляла. Купила календарь и красным фломастером черкала своё число на чёрном числе, сколько дней осталось: три… два… один.

Перед сном, когда Римма уже погасила ночник, экран мобильника засветился: «Завтра мы будем любить тебя. В девять. Дэвид»

— Мы? — Римма задумалась. — В девять утра? Или вечера?

Римма проснулась от кошмара, сердце громило грудную клетку, холодный пот покрывал тело. Взгляд и разум ещё не осознали реальность, она часто моргала, пялясь на стену: изуродованные младенцы из стены напротив тянули к ней руки, извивались густой биомассой, их изувеченные лица корёжились, корчились, меняли гримасы от плача до ужаса. Их шёпот поглощал комнату ужасающими проклятиями. Римма вскочила, включила ночную лампу и долго, склонив голову, приходила в себя. Младенцы свелись в точку и растворились.

«Мы находимся здесь, на кладбище не рождённых детей, нами правит сатана, и мы хотим вернуться к вам погостить. И мы придём спросить — за что?» Римма вздрогнула, вспомнив это обещание из сна от детей… от младенцев… которых выкинули за борт, не разрешив родиться. Абортивных. Она прошептала:

— Мы заставим вас — есть нас… И вновь, и вновь, и вновь…

Год назад вдрызг пьяная Римма познакомилась в баре с парнем и отдалась на улице, недалеко отойдя от входа в кустах. Она даже не знает его имени. И залетела. И, естественно, ни о какой беременности не могло быть и речи. Сделала аборт.

Опомнилась Римма почувствовав, что сидит на мокрой простыне.

— Как?.. Как такое?.. — воскликнула Римма. Оказывается, она описалась во сне, но только что заметила и теперь умирала от стыда. Она не помнит, чтобы писалась даже в детстве. О боже, стыдоба! Римма вскочила с кровати, собрала простыни и ринулась в ванную. Со всего маху с огромным треском в окно вонзилась ворона, едва не разбив стекло. Римма шарахнулась в сторону, в глазах потемнело, мир защёлкал камерами, показав всполохи картин из реальности: молодая беременная женщина сходит со ступеней храма… немыслимая духота… ворона изгадила крест над входом церкви, бьётся о белую стену и ломает себе шею… дурачок запустил руку в штаны и, ковыряясь в заднице, широченно улыбнулся, вперил в неё безумные глаза. И он сказал — именно ей: «Мои друзья — идут к тебе».