Узкие улочки жизни

Он не болен. Я не болен. В сознании Мартина одновременно присутствует два одинаково интенсивных потока мыслей, каждый из которых я могу прочитать. Нет, не так. Неправильно. Потоки находятся в самом Мартине. В области пространства, занимаемой телом герра Съёдера. Потому что Мистер-Мозг был совершенно прав: человеческое сознание не может разделиться на две самостоятельных системы.

Все-таки, двое? Но кто второй?

Космический пришелец? Ага, очень удачное объяснение. Только слишком наивное даже для меня самого.

Когда говорят о способах ознакомления с чужими мыслями, недаром часто используют слово «прочитал», потому что сознание человека медиумы воспринимают именно как своего рода блокнот, в котором небрежными каракулями исчирканы все страницы. «Увидеть» мысли невозможно, как невозможно увидеть, скажем, радиоволну саму по себе. Да, уловить эмоции собеседника вполне реально, но только при выполнении двух непременных условий. Если вы в этот момент не испытываете никаких собственных сильных переживаний и если переживания вашего визави хоть как-то перекликаются с накопленным у вас опытом ощущений. Говоря проще, жажду убийства правильно определит в эмоциональном фоне объекта только тот медиум, который убивал или пробовал убивать. Впрочем, большую часть спектра эмоций испытывают в течении жизни все люди, поэтому бессознательные радость и грусть поддаются дешифровке. А вот со всем «осознанным» гораздо больше проблем.

Еще до рождения, находясь в теле матери, мы начинаем привыкать к определенному языку. Не понимая значений слов, поначалу мы впитываем в себя их звучание, как способ общения между людьми, а потом — как способ мышления вообще. Наше сознание наводнено образами, но в окружающий мир они выходят по строго определенным правилам. Композитор оперирует звуками, художник выражает свои впечатления графически, но это все же частные случаи. Зато у каждого из нас есть в распоряжении слова. Много слов, причем разных не только по своему значению, но и по звучанию. Сколько в мире существует языков? Несколько тысяч, лингвисты не знают точной цифры. А на скольких языках может разговаривать отдельно взятый человек? Трех, пяти, десяти? Да, это крайне важный момент, но еще важнее, на скольких языках человек может думать. Я никогда не смогу прочитать мысли, скажем, испанца, просто потому, что незнаком с испанским языком. А выучить грамматику и набор слов мало: нужно научиться думать на чужом языке, освоить его структуру, правила использования, для чего… Нужно какое-то время жить с этим языком.

Так что, какие пришельцы, Господь с вами! Мы на Земле-то не можем внятно объясниться и понять друг друга, а представить, что существо с другой планеты будет мыслить не только человеческими категориями, но и человеческими словесными формами, а конкретнее — на смешанном диалекте земель центральной Германии… Если бы я в это поверил, я бы беспрекословно отправился в психиатрическую лечебницу на вечное поселение.

Остается только версия, связанная с расслоением сознания герра Съёдера, и пожалуй, мне придется заняться ей вплотную, потому что иначе случится очень неприятная вещь.

У каждого человека неразрешенные проблемы вызывают свою реакцию: кто-то ставит на них крест, выбрасывает в мусорное ведро и забывает до конца времен, кто-то теряет покой и сон, переставая обращать внимание на окружающий мир, пока не найдет выход из лабиринта, а для меня любая загадка, на которую не знаю ответа, становится головной болью. Неделями я могу не вспоминать о ней осознанно, но вопросы будут крутиться в голове все с большей и большей скоростью, и, в конце концов, вынудят заняться поиском решения, что, собственно, будет намного опаснее, нежели легкомысленно отвести взгляд в сторону от проблемы. Все дело в сужении внимания. Сосредоточение никогда не доводит до добра, потому что заставляет бросить все силы на прорыв линии обороны в очень узком месте. А что делать с остальными? Где гарантия, что пока бьешься с одним врагом, другие не нападут со спины? Поэтому я хоть и люблю «копать», как справедливо заметила фроляйн Лойфель, но занимаюсь этим по своей собственной методике.

Человеческое сознание воспринимает настолько широкий спектр данных извне, что не успевает каждой информационной последовательности назначить свою цепочку мысленных образов, тем более, подходящих для выражения в словесной форме. И что же получается? Каждую секунду (не будем размениваться на меньшее) на нас изливается целое море информации, в котором было бы очень легко утонуть, если бы не природные фильтры. Например, сидя за столом и работая с документами, мы фиксируем малейшее изменение освещенности, но не замечаем, если оно не является существенным, то бишь, включаем лампу только по наступлении сумерек. Точно так же обстоят дела и с любой другой информацией: она усваивается сознанием, но остается невостребованной, а потому и незамеченной, пока не накопится определенное количество, способное привести к качественному скачку. Но бывает, фильтры забиваются, и тогда… Возникает беспокойство, нервозность, беспричинная злость, агрессивное возбуждение и прочие не очень приятные состояния. А все почему? Потому что первичный фильтр уже не может обрабатывать поступающую информацию. Лично я борюсь с этим, перенаправляя данные в каналы обработки с другими фильтрами, выигрывая время и, в случае успеха, получая максимум полезной информации без дополнительной шелухи.

Залезть, что ли, в медицинскую энциклопедию? Интересно, много ли я смогу из нее выудить, если учесть мои чрезвычайно скромные познания в медицине вообще и психиатрии в частности?

***

Трень-тень-тень!

Я недоуменно оторвал взгляд от монитора. Телефон? Знакомый звонок. Неужели, еще у кого-то в нашем сумасшедшем мультимедийном мире хватило силы воли довольствоваться стандартной мелодией?

Трень-тень-тень!

Постойте-ка, это же мой «Иварссон»…

— Слушаю.

— Дядя Джек?

О Господи, как я мог забыть!

— Здравствуй, Агата.

— Брат сказал, что ты сходишь со мной на собрание. Это правда?

— Да, я как раз вечером свободен. Только забегу домой и…

— За час обернешься?

Час? Если учесть, что я нахожусь в центре города, а до Ноймеердорфа только сорок минут в поезде подземки… Но куда торопиться, ведь сейчас всего только…

Семнадцать тридцать. Матерь Божья!

— Конечно, уже нет. Куда мне нужно подойти, Агата?

— Особняк на Мариенштрассе, 9.

Это недалеко, минут десять неспешной ходьбы, значит, я могу еще посидеть в кафе или…

— А ты сейчас где?

В трубке помолчали, потом нехотя признались:

— В парикмахерской. Мама настояла на том, что мне нужно сделать прическу и все такое.

— Давай, я подойду к тебе?

— Как хочешь. Все равно ждать придется.

— Ничего, терпения у меня хватит. Адрес?

— Салон «Мэнори», это угол Мариенштрассе и Центрального.

— Скоро буду. Без меня не уходи!

Агата что-то буркнула в ответ и выключила телефон.

Какой же я нехороший человек… Мало того, что совершенно забыл об обещании, так и переодеться не успел, придется смущать богатых школьных благотворителей скромной, можно сказать, почти домашней, одеждой. Хорошо еще, леди Оливия категорически выступает против ношения на работу джинсов во всех их проявлениях: брюки на мне вполне приличные. Клетчатая рубашка и трикотажная кофта, конечно, мало подходят для официального мероприятия, а отсутствие галстука и вовсе непозволительно, но что поделать? Бежать в ближайший магазин? Нет уж, новый костюм мне не нужен, а значит, благотворители переживут мой внешний вид. Не помешает только ополоснуть лицо водой и пригладить волосы… А глаза-то красные. Пересидел лишнего за монитором, и очки не помогли. Уууу, а вот снимать их не надо, голова начинает кружиться от ярких бликов. Что ж, явимся на собрание, как есть, в конце концов, от меня там требуется только присутствие на заднем плане. Может даже вздремнуть удастся.

В салон «Мэнори» я вошел через пять минут после того, как поплескался в раковине туалетной комнаты. Агата еще только усаживалась в кресло, а потому заметила меня и помахала рукой. Мастер, собирающаяся работать с девушкой, шутливо погрозила фроляйн Кёне пальцем:

— Не вертитесь, дорогая моя, иначе любые усилия, даже самого лучшего специалиста, пойдут насмарку.

— Извините, — Агата, чтобы скрыть смущение, принялась расплетать тугие темно-рыжие косички. — Я только хотела поздороваться.