Узлы

Где серая папка?

Балахан полежал с закрытыми глазами, потом, рывком подняв свое грузное тело, бросился к телефону. Надо позвонить отцу, предупредить, рассказать об всем. Это единственный выход. Пусть наступит змее на голову, пока не ужалила. Правда, старик тяжело болен. Но его, Балахана, жизнь дороже тысячи таких, стариковских. Слава аллаху, пожил тесть, как хотел. И сам ел и других подкармливал. Надо позвонить, другого выхода нет.

В соседней комнате дробно простучали каблучки.

"Вернулась! Назиля".

Он кинулся к двери.

– Дяденька, джейрана вашего привел. На улице бегал. Вы привяжите его. Хороший такой джейран...

Балахан выжал улыбку, поспешил выпроводить соседского мальчугана, стараясь заслонить от него вход в развороченную комнату. Захлопнул дверь и, затолкав джейрана в ванную, уже без колебаний подошел к телефону.

– Отец Хосров, салам!

– Салам!
– Голос тестя звучал устало, раздраженно.
– Кто говорит?

– Я, Балахан!

– Какой еще Балахан?

– Своего зятя Балахана не узнаешь?

– А-а-а... Так и скажи. Какими судьбами? К добру ли? Откуда солнце взошло сегодня, что ты вспомнил?

– Я понимаю... Я виноват. Работа такая - вздохнуть некогда. Каждый день собираюсь зайти - не получается. Но я в курсе - температура, давление... Требую от Назили ежедневную сводку!..

– Постой, постой. Что ты вдруг на ночь глядя чуткость решил проявить? Говори сразу, что случилось, что надо. Ты же меня знаешь - не терплю пустой болтовни. Ну?

– Да, да. Большая неприятность. Прошу, слушай внимательно, отец.

Хосров ни разу не прервал его, ответил коротко, с нервным смешком.

– Хорошо. Понял. Не разводи панику. Назиля просто попугать тебя захотела. Такой глупости она не сделает. Я не допущу. Чего мы с тобой оба стоим, отец и муж, если уступим женскому капризу? Придет, все равно придет. Я позвоню тебе потом.

Балахан в изнеможении плюхнулся в кресло. Крепкий старик Хосров, голыми руками не возьмешь. Больной, едва ходит, а его, здорового, утешает. Вот это человек! Значит, чувствует свою силу.

Ему стало стыдно за собственную трусость. Он почти с завистью думал о внутренней выдержке тестя. Что питает его самоуверенность? Ведь если Назиля заявит громко о серой папке, не только Балахану расплачиваться... Ему бы такое завидное спокойствие. Кажется, на Хосрова можно рассчитывать. Правда, не у дел бывший военком, но связи у него могучие. А если... если ему не удастся образумить свою взбалмошную дочь... Что будет? Ничего не будет. Ни положения, ни должности, ни этой квартиры... Придется продать "Волгу", затаиться где-нибудь в районе, жить тихо, не бросаясь в глаза. У Хосрова связи, у него, Балахана, деньги. Кое-кому удастся заткнуть рот. Нет, как ни крути, старик в лучшем положении. Но держаться друг за друга они должны. Посмотрим!

За окном сгущались сумерки. Балахан повернулся на бок. Может быть, удастся задремать, успокоиться. А к ночи она обязательно вернется. Но напрасно он старался уснуть. Бил копытцами в ванной голодный джейран, ветер хлопал открытой форточкой. Вздрагивая от малейшего шума, Балахан чутко прислушивался к шагам на лестнице - не Назиля ли?

Не по себе было в этот вечер и старому Хосрову.

Толстый, ворсистый ковер скрадывает звук тяжелых стариковских шагов. Душно, тяжело больному сердцу. На письменном столе кабинета тесно от лекарств. Инфаркт. Где-то там зарубцевался лопнувший сосуд, и врачи бойко предсказывают еще многие лета. Но почему такой свинцовой тяжестью наливается голова, почему так неусыпно прикованы к нему тревожные, заплаканные глаза жены?

Страшно. Уже не боль, а страх навечно поселился в его могучем теле. Он научился спать при свете, он боится темноты, разговоров шепотом. Как тихо стало в его когда-то шумном доме, где не переводились гости за огромным круглым столом. Теперь все реже заглядывают к нему друзья и родственники. Говорят с женой вполголоса, как будто в доме покойник. А здесь у него в кабинете считают своим долгом разыгрывать этаких бодрячков, ахают, охают, радуясь его "цветущему виду".

Нет, сегодня ему предстоит беспокойная ночь. Еще этот звонок Балахана. Хорошо, что телефон случайно оказался перенесенным в кабинет.

Трус, мерзкий трус. Когда-то гнул спину, заискивал, как пес, в глаза смотрел.

С тех пор как Хосров слег, он ни разу не появлялся в их доме. Только сейчас, когда запахло паленым, заскулил: "Дорогой отец".

Хосров давно понял, чего стоит этот выскочка. Не о таком муже мечтал он для Назили. Никогда его девочка звезд с неба не хватала, что скрывать, и к наукам особого пристрастия не испытывала. Но когда-то была украшением его дома щебетунья Назиля, веселая, добрая, ласковая. Как звоночек, встанет утром с улыбкой, целый день напевает что-то. Когда случалось вернуться с работы злым, раздраженным, никто из домашних не смел подступиться, пока не остынет Хосров. А Назиля вбежит, положит мягкую ладонь на голову, заглянет в глаза - и, смотришь, тает гнев, будто снимут все тревоги теплые пальцы дочери.

Этот проходимец заморочил ей голову, добился своего и сделал несчастной его единственную дочь. Верно говорят: "Пока есть в саду абрикос, есть и приветливый "салам", нет абрикоса, нет "салама".

Трусливое ничтожество. Так бы и сидел в своей вонючей промысловой конторе, если бы не он, Хосров. Ради Назили тянул за собой самодовольного проходимца.

И когда Назиля прибежала к нему, рассказала об этой проклятой папке, он, Хосров, даже обрадовался в глубине души. Подумалось: пусть прижмет своего чванливого муженька, пусть он потеряет немного жира. И еще подумал хватит ли у Назили ума затянуть эту игру так, чтобы он на коленях приполз? Может, вспомнит, чем обязан Хосрову?

Скотина, как могло прийти ему в голову оставлять копии? Нет, он уверен, Назиля не покажет никому эти страшные документы. Этого Хосров не допустит. Как-никак, другой конец бревна на его, Хосрова, плече лежит. Надо будет еще раз поговорить с Назилей, выспросить - куда припрятала папку, посоветовать пусть покрепче затянет узел. Но осторожней, чтоб не болтала матери и подругам. А до общественного скандала он, Хосров, не доведет. На это у него ума хватит. Балахан опасен, хитер, хоть и глуп. Узнают люди - не простят. Не такое время.

Какая тяжелая голова... И в сердце тупая боль, будто чья-то рука в колючей перчатке то сожмет, то отпустит.

Хосров лег на постель, откинул голову на высокие подушки. За дверью кто-то остановился, он закрыл глаза, притворяясь спящим.

21

В воскресенье Васиф с Пакизой и Симой, как было условлено, встретились у театра оперы и балета имени Мирзы Фатали Ахундова, взяли билеты. До начала спектакля оставалось часа полтора.

– К морю, к морю!
– потянула их Сима.

Гигантской, сверкающей подковой опоясывал бухту город. Отраженье огней чуть заметно колыхалось на зеркальной, непривычно спокойной воде. Там, где едва угадывался горизонт, мерцали огни морских буровых.