Узники вдохновения

Одевал он жену, как куклу, особенно когда получил возможность гастролировать за рубежом. Он знал размеры и хорошо представлял, что ей к лицу. Заграничный гардероб Наны вызывал зависть окружающих, между тем она даже косметикой не пользовалась и, равнодушная к нарядам, самые шикарные вещи носила с небрежностью миллионерши. С той самой врожденной небрежностью, которой Костя никак не мог научиться, и потому манеры жены его особенно сердили.

— Почему ты не надела драгоценности? — спрашивал он. — Зачем я их покупал?

— Забыла, — искренне отвечала она.

Прохоров, напротив, постоянно, как кокетка, смотрелся во все зеркала, которые попадались на пути, подолгу задерживаясь у каждого, разглядывая не только лицо, фигуру анфас и в профиль, но и то, как сидит пиджак, хорошо ли ложатся складки брюк к носкам туфель.

— Этот костюм ты носишь не первый день, — удивлялась Манана. — Что нового ты надеешься увидеть?

Он не понимал, что ее раздражает, и уступал место у зеркала, чтобы она тоже, наконец, взглянула на себя. Но она это делала мельком, незаинтересованно, и могла надеть норковую шляпку задом наперед.

Как дикарь, который повсюду таскает с собой дорогую добычу, так и Прохоров в отпуск — и за границу, и в лучшие санатории и театральные дома отдыха — ездил только с женой. Там они встречались с интересными, неординарными людьми, некоторые из них флиртовали с красивой грузинкой, разумеется в шутку, всерьез за законной половиной Прохорова, зная его буйный нрав, никто волочиться не рисковал. По малейшему поводу он ревновал бешено, хотя ревнивым себя не признавал.

Однажды популярный киноактер, подвыпив в курортной компании, начал осыпать Нану комплиментами, показушно целовать ручки. Прохоров грубо оттащил жену в угол.

— Он тебе нравится?

— Он нравится всей стране.

— Тогда убирайся к нему.

— Что за странные фантазии. Да он меня и не зовет.

— Тогда не веди себя, как шлюха, — сквозь зубы процедил Константин и плеснул жене в лицо вино из своего стакана.

Она умылась, переодела платье и снова, улыбаясь, вышла к гостям. Наблюдательный киноактер, улучив момент, тихо сказал:

— Вы потрясающая жена. Завидую Прохорову. Почему меня так никто не любит?

— Наверное, среди ваших подруг не нашлось ни одной настоящей дуры, — ответила Нана.

Как у всякого женатого мужчины, у Константина случались интрижки на стороне. Избалованный женской благосклонностью, он, однако, не искал случая, а брал то, что подворачивалось под руку, скоро остывал и не слыл бабником. Его женщины имели отношение к театру — сфере жизни совершенно особой, искусственной, выдуманной. Все, что там происходило, как бы не должно было затрагивать Нану, которая жила в параллельном, не пересекающемся с театром мире. Скорее всего, слухи о его связях до жены не доходили, а если она что-то и знала, то не показывала виду. Что ж, в конце концов, это ее дело. Мысль, что Нана тоже может изменить, даже не возникала. Невозможно представить, что его Манана — его собачка, его вещь, его драгоценная возлюбленная и подруга способна предать объект своего поклонения.

Между тем Геннадий, прикидываясь добрым самаритянином, разговаривая как-то с женой друга один на один, осторожно полюбопытствовал:

— Отчего ты не заводишь любовника?

— С какой стати?

— Но Костя же тебе изменяет.

— Не знаю.

— Знаешь. Это у певцов интеллект замещается вдохновением, а вместо мозгов — лобные пазухи для резонанса. Но ты-то нормальный человек, неужели не видишь, что он монстр, он выест тебя изнутри.

— Тебе какая печаль?

— Ты мне симпатична.

— А ты мне нет.

Костя и Манана были женаты уже лет пять, когда случилось то, что рано или поздно случается со всеми неверными супругами. Она собралась к подруге, а он оперативно вызвал на свидание какую-то девицу. Между тем Нана, выйдя из дома, ввязалась в очередь, совсем небольшую, за консервированным зеленым горошком, который, как и многое другое, был в дефиците, и через полчаса уже несла банки домой. У любовников и до дела еще не дошло, успели лишь раздеться, но ситуация образовалась патовая. Нана в возбуждении влепила мужу оплеуху и сама испугалась, однако Костя стерпел — пощечина выглядела заслуженной, и он ждал дальнейшей выволочки. Вместо этого обманутая жена вдруг разрыдалась.

— Не представляю, как я буду без тебя…

Он не понял:

— Ты бросаешь меня?

— Не я, а ты. Ты же любишь… эту…

— С чего ты взяла? Обычная девка. Да она мизинца твоего не стоит.

Наивная Нана распахнула глаза:

— Тогда зачем же ты с нею…

Зачем? Он не мог ответить.

Как мужчина, которого всегда любили женщины, Костя свято верил в волшебную силу единственного средства. Он поцеловал Нану и накрыл большим горячим телом. Она пискнула и задергалась, но он властно подмял ее под себя. Ей стало совсем тошно, и она опять заплакала.

— Глупая, к чему разводить сырость? — нежно удивился Константин. — Я же люблю тебя.

Костя резонно посчитал, что после таких слов жена успокоится и неприятный инцидент благополучно завершится. А Нана в это время думала: Господи, лиши его голоса, тогда я смогу от него уйти!

Придет время, и Прохоров утратит свой чудесный дар, но по своей воле она не оставит мужа никогда.

Картина третья Прохоров

Глаза на холоде слезились, из носа текло, но руки были заняты, и приходилось мириться с неудобствами, отчего старик, который и без того шел медленно, и вовсе еле тащился. Наконец горка взята, и показались Петровские ворота. Здесь, в конце Страстного бульвара, стоял маленький и некрасивый, совсем как в жизни, Высоцкий. В общем — не совсем удачный памятник: сложно изобразить сгусток энергии. Ему занесло снегом голову, и он, со своими раскинутыми в стороны руками, стал похож на крест с гитарой на перевязи. Прохоров в который раз подумал, что такая фигура лучше смотрелась бы на кладбище, где редко увидишь что-нибудь подходящее. На Новодевичьем один генерал-связист запечатлен с телефонной трубкой в ухе, знаменитый акушер заинтересованно осматривает новорожденного. Следуя этой логике, директору винзавода нужно поставить на могиле бронзовую поллитровку, хотя это, скорее, символ всей России.

Сколько той водки выпито с гранитчиками и резчиками, пока удалось сделать хороший памятник отцу, и как повезло, что знакомый художник удачно схватил черты лица в барельефе: обычно на кладбище мало кто похож на себя. Камень везли из Карелии, красивый, черный с синими искрами, огромный. Надо было бы сразу прикинуть и предусмотреть место для собственного профиля, но кто ж в тридцать лет думает о смерти? Впрочем, места хватит. Нане он объяснил, как сделать и что написать. Злится, говорит: никто не знает своего часа. Он тоже не любит этих разговоров, однако хоронить все равно придется, она моложе, здоровее — значит, ей.