Узники вдохновения

За грудиной жгло не переставая. Придется-таки вызвать «неотложку», но Костя вернется, самое раннее, часа через четыре, а без него она и дверь открыть не сможет. Надо отвлечься от боли, вспомнить что-нибудь приятное. Нана сделала несколько глотков воды, успокоилась и закрыла глаза — так легче сосредоточиться. Получилось. Она увидела себя как бы со стороны, события неслись по периферии сознания, быстро и легко, мелькали лица, хорошо знакомые и узнаваемые с трудом, а вот и давно ушедшие — милые, родные, от которых шло забытое ощущение счастья, не омраченного опытом жизни.

Детство и юность Мананы прошли в доме маминого отца, происходившего из княжеского рода Храмеловых. Пока Нателла Георгиевна разъезжала с мужем по заграницам, дочь воспитывали дедушка и бабушка. К сожалению, они рано ушли из жизни, школу Манана заканчивала уже в Москве, и только на летние каникулы — поесть фруктов и поплавать в море — ее отправляли теперь в Лоо, к папиным родным. Нателла Георгиевна считала их слишком простыми людьми и боялась, что дочь наберется там дурных привычек, и она их набралась, предоставленная самой себе при полном безделье и своеволии. Даже замечания столичной внучке никто делать не решался.

Семья владела домом с большим садом и в саду — флигелем, который в сезон сдавали курортникам. В то лето, когда Манане исполнилось шестнадцать и она считала себя совсем взрослой, флигель снимал писатель из Кутаиси.

— Теперь всегда будем ему сдавать, — говорила бабушка. — Платит хорошо и человек приличный.

Писатель жил уединенно, целый день стучал на пишущей машинке, но однажды заглянул в беседку, где совсем юная девушка, насыпав на стол груду шерстистых персиков, рисовала натюрморт, и они встретились глазами. Ночью Нана пришла во флигель, да так и ходила целый месяц. Она сразу раздевалась и ложилась к писателю в постель. Он оказался слишком труслив, чтобы лишить девочку невинности, и достаточно опытен, чтобы она случайно не забеременела. Приличный человек знал много других способов получить полноценное удовольствие.

В школе у Мананы были мальчики, много мальчиков, потому что она всегда выделялась своей внешностью. С некоторыми случалось целоваться, ей это нравилось, но никогда ничего похожего на возникшее теперь ощущение не испытывала. Писатель возбудил в ней чувственность. Вернувшись в Москву, Нана с жадным интересом смотрела на себя в зеркало: шея с лебединым выгибом, маленькая высокая грудь, тонкая талия, золотистые от загара крепкие ноги. Скорее, скорее! Кто-то это должен был видеть, ласкать и целовать! Всю зиму, задыхаясь от приливов южной крови, она с нетерпением ждала лета, но поездка в Лоо принесла разочарование: на этот раз писатель приехал с супругой. У нее было усталое лошадиное лицо и ироничный взгляд женщины, знавшей про других что-то нехорошее.

Столкнувшись с писателем случайно в дверях булочной, Манана от неожиданности первой сказала:

— Здравствуй!

— Здравствуйте, милая девушка, — сказал он и покровительственно улыбнулся.

Манане захотелось пойти к Лошади и рассказать, какие у ее мужа родинки в интимных местах, но это было бы слишком вульгарно, а Нана хорошо воспитана. Вот Джульетта, тбилисская подруга, толстая, откровенно темпераментная и уже имевшая не одного настоящего любовника, обладающая врожденным чувством юмора, она бы придумала что-нибудь острое, изящное и смешное. Но Джуля тоже теперь жила в Москве, и Нана осталась неотомщенной. Дедушка с бабушкой сильно удивились внезапному отъезду внучки.

Манана, в отличие подруги, не была столь раскованной и побаивалась родителей, а потому стремилась замуж. Но на танцы ее не пускали, брат учился в девчачьем, педагогическом, вузе, где же найти жениха? Не было даже просто интересных знакомств. Художник средних лет, рисовавший на сельхозвыставке таблички в павильоне «Животноводство», бесперспективен, юные студенты художественного училища могли только поддержать компанию, но в мужья не годились. Геолог, сын соседа, как говорил папа, полгода будет жить «в поле» с пьяными немытыми мужиками и одной бабой на всю полевую партию, нанятой вроде бы кашеварить. Комсомольского работника на дух не переносила мама, хотя папе он, напротив, казался надежным. В общем, за неимением других, Нана придерживала всех кавалеров — не ходить же по театрам с подружкой.

Но в тот раз билет в Большой был только один. После спектакля на стоянке такси Манана встретила красивого студента консерватории и отметила его сразу, но виду не подала. Зачем? По выражению лица нового знакомого она поняла сразу: пленен, хотя сам того не подозревает. Независимо от опыта, мужчины слишком самонадеянны и не способны поверить в то, что им просто не оставляют места и времени для маневра.

Так, в мгновение ока Нана выбрала себе мужа, теперь оставалось не потерять его, поэтому, когда подошла ее очередь на такси, она наклонилась к шоферу, сунула ему деньги и велела «заглохнуть» возле высотки на Котельнической. Дальнейшее было делом техники: и загадочное молчание, и распределение гостей на ночевку по комнатам, и падение цветка с подоконника, и то, что она ответила на его призыв.

С этого разбитого горшка и началось все то, что теперь подходило к концу. Где ж ей тогда было знать, что она не охотник, а жертва. Маленькая мышка, загипнотизированная тигровым питоном.

Прошло полвека, но Нана сохранила первое ощущение от Костиного голоса, когда в новогоднюю ночь он, судя по всему специально для нее, спел арию из «Аиды». Слух Наны поразило что-то глубоко нематериальное, как будто вокальная техника вступала в прямой контакт с сердцем, отчего звук вибрировал и темнел. Она привыкла к тенорам легким, лирическим, этот был плотный, с баритональным оттенком, придававшим ему особую проникновенность. В нем чувствовалась скрытая мощь и немеряная, немного театральная любовь.

Воспитанная в доме тбилисского дедушки на классической музыке, которая только и была тогда в чести, Нана не пропускала ни одной премьеры, слышала замечательных исполнителей и могла напеть мелодии из большинства популярных опер. Однако голос нового знакомого ее удивил. Как в человеческой глотке мог родиться звук такой красоты и силы? Потом она узнает, что у певцов разная длина и толщина связок, завышенное нёбо, увеличенные лобные пазухи и огромный объем легких. Но физиология в ту новогоднюю ночь Нану не занимала, ее околдовал голос. Она вышла из комнаты на кухню, поставила поднос с посудой, закрыла глаза и замерла. Внутри сознания продолжали жить чувственные интонации грудных нот, звуки горячими волнами обнимали и обволакивали, уводя в сладкий плен. Даже теперь Нана помнила, как внезапно ей стало душно, будто неведомая петля затянулась на шее.

Странно, как она могла что-то предчувствовать, когда еще ничего не знала ни о своем избраннике, ни о жизни вообще? Тем более странно, что это не поколебало ее решения выйти за Константина замуж. Молодость не так боится ошибок, как старость, наверное, потому, что плохо представляет, какую цену придется платить.

Вскоре вне его голоса Нана себя уже не представляла. Она упивалась радостью Костиных творческих побед и отчаянно переживала неудачи. Магия таинственного Божьего дара завораживала. Однажды в концерте, слушая, как Костя исполняет знаменитую арию Федерико из «Арлезианки» Чилеа, она подумала, что если бы пришлось умереть сейчас, под звуки этой волшебной музыки, слившейся с волшебством голоса, то не испытала бы никакого сожаления. Один восторг.

Каждый раз перед спектаклем она с мистическим ужасом наблюдала, как Костя отдаляется, становится недоступным любому чувству со стороны, даже любви. Он весь уходил в себя, забирая с собой только то, что делало его сильным и неуязвимым. Любви там места не было. Даже утром, когда он занимался специальным тренингом, поддерживающим пластичность гортани, к нему лучше было не подступаться. Нана этого Костиного состояния предельной сосредоточенности пугалась — это не он, а чужой, непредсказуемый человек, существующий по иным законам физики и морали.