В Афганистане, в «Черном тюльпане»

— Това-арищ старшина! К-какой окоп? М-мочи нет б-болыие лежать в в-воде…

— Ножками, ножками шевелите, а не языками. Выше коленочки, ребятки. Сейчас от вас пар пойдет.

— Сейчас б-бу-у-дет к-как в Сочах!

Матиевский коротко хохотнул. Из окопов стали приподниматься головы.

— Эй, жеребцы, хва-атить ржа-ать…

— Подняться помоги-ите…

— Э-эй, ру-уку дайте…

Одеревеневшие языки замерзших солдат едва поворачивались во рту, речь получалась заторможенной, протяжной.

— Т-точно ок-кочурились! — Богунов сплюнул. — А н-ну-ка, навались на этих л-лежебок.

Матиевский и Богунов бросились в окопы. Шульгин с Булочкой начали вытягивать солдат за шиворот. Вытаскивали солдат скорченных, заледеневших, скособоченных.

— По-о-тише, го-о-лову оторвете, — жалобно доносилось из окопа.

— Красавцы, к-как на п-подбор, — посмеивался Матиевский, — к-ковбои, г-гангстеры, супермены, тьфу ты… к-коровы на льду.

Солдаты, вытащенные из окопов, стояли, не двигаясь, не шевелясь, в нелепых согнутых сонных позах калачиком. Они не могли выпрямить заледеневшие суставы.

— А ну-ка, паровозиком, детки, взялись за руки, — Матиевский заблестел глазами. — За ручки, за ручки…

Он подталкивал солдат друг к другу, как послушных кукол, вкладывал в застывшие руки неподвижные, окостеневшие ладони.

— Д-держись покрепче, сейчас н-начнется веселый х-хоровод. Вспомним счастливое детство. К-как на Машины именины испекли мы к-каравай…

Матиевский встал в голове, потянул всю эту скорченную вереницу за собой. Солдаты дернулись. Кто-то тут же рухнул на колени. Шульгин и Булочка помогли упавшим подняться, подтолкнули ребят в спину.

— Поехали, поехали, кривые, хромые, приплюснутые. Шевели ногами.

Потихоньку хоровод сдвинулся с места, закачался неуверенно из стороны в стороны, поплыл ручейком.

— Быстрее, ребятки, быстрее… Разгоняй кровь… — старшина тянул солдат за руки.

Лицо его раскраснелось, покрылось испариной.

— Сейчас будет т-тепло, — гаркнул Богунов, — п-поезд едет из М-мурманска в Сочи.

По пути к хороводу цепляли новых солдат. Устроили длинную живую волокушу.

Матиевский скоморошничал.

Повел всех змейкой, кружил, разгоняясь на крутые холмы, с силой тянул вниз, набирая скорость…

— Танец для одеревеневших и немного охреневших. Шевелите ногами, тараканы беременные…

Солдаты едва волочили ноги, заплетались, тащились за Матиевским бочком, болезненно охали, вскрикивали. Но все же разогрела их эта карусель, вернула на щеки бледную грязно-розовую тень. Теперь уже Матиевский оставил их, вытирая пот со лба, уселся на землю, тяжело переводя дыхание.

— Во-от это другое дело! Расшевелились д-дистрофики. Д-давай теперь без локомотива.

У солдат постепенно развязывались языки.

Кто-то нервно рассмеялся:

— Э-эх, нету моей мамы с грелочкой.

— Тебе другая грелочка нужна… С этикеточкой…

— Да уж… Сейчас бы хоть простого чайку с дымком…

— А хорошая у нас лошадка-то на извозе…

— Копыта пулями сорваны…

— Только личиком не удалась…

Матиевский махнул кулаком:

— Но-но! Без пошлостей. А то пальцем ткну — полчаса подниматься будете.

— Хлопцы, а кто это ночью у нас ванны принимал?

— Хвойные.

— С мочалками.

— И с матюками.

— Товарищ Матиевский! Сергей Михайлович! Кто там кому спинку тер?

— С легким паром, Сергей Михайлович!

Матиевский сплюнул:

— Вот и делай из вас человеков. Тут же начинаете себя ногами в грудь стучать. Чтоб я до вас, калек, хоть раз дотронулся.

Прояснилось. Растаяли липкие влажные сумерки. Острые хребты с клинышками одиноких скал очистились от туманной хмари. На горизонте угрюмой громадой выросла каменная пирамида, легендарный «Зуб»… Высота, обозначенная на карте точкой две семьсот.

38

— Елена Сергеевна, — длинная тень легла поперек тесного коридора деревянного модуля. — Что же вы меня так избегаете, Леночка? Я же не заразный…

Елена остановилась и подняла колючий недобрый взгляд на зеленые звезды капитанских погон.

— Леночка, ну не смотрите так, — Кошевский протяжно вздохнул и немножко картинно повел рукой. — Что плохого в том, что я не могу… не могу тебя забыть?..

Елена сделала короткий шаг, но капитан тоже шагнул в сторону, и обойти его оказалось невозможным.

— Неужели ты не дашь мне хотя бы высказаться, — жалобно прозвучал его голос.

— Высказывайся, — коротко приказала Елена, незаметно стиснув маленькие кулачки.

— Елена, это же глупо… это неразумно, — поправился капитан. — Ну, открой же, наконец, глаза. Посмотри на меня внимательно. Вот видишь, я уже капитан, — Кошевский скосил глаза на новенькие звездочки. — А ведь мне всего двадцать три года. Я меняю звания каждый год. Разве это тебе ни о чем не говорит?

— О чем это должно говорить? — сухо усмехнулась Елена.

— Вот, вот… — оживился Кошевский. — Ты же просто ничего не замечаешь, ты не анализируешь. А ведь я расту прямо на глазах. Это, смею заметить, стремительный рост. Я — очень перспективный офицер, Елена. Я уже на самом верху, — он показал глазами в фанерный потолок. — Ты знаешь, я не прозябаю в какой-то дыре. Я в Афганистане делаю большие дела, Леночка…

— Большие дела — это ошиваться в тылу, — подала голос Елена.

— Вот тут ты опять ошибаешься, — с обидой вскричал Кошевский, — от тыла тоже зависит многое. Ты подумай сама, Леночка. Что можно сделать там, — он махнул рукой в сторону гор, — в грязной тесноте окопов? Что-о? Ничего! Там только лишения и смерть. А теперь посмотри на меня…

Кошевский нервно рванул пуговицу кителя, освобождая горло. Щеки его побагровели.

— Ты знаешь… Из Афганистана я уеду уже майором и сразу сяду на полковничью должность. Сразу же в двадцать пять лет. Ты только потрудись подумать. Ты знаешь, что мой отец большой человек в партии, а моя мать руководит областной торговлей. Они выведут меня на самый высокий уровень. Все уже спланировано. С боевой репутацией ветерана войны мне прямая дорога в народные депутаты и не просто в каком-нибудь райсовете, а сразу в высший состав Верховного Совета. Поняла…