В Афганистане, в «Черном тюльпане»

— Куда?.. С какой репутацией? — переспросила ошеломленная Елена. — С боевой?.. С боевой репутацией?..

— А ты что думала? — поддразнил ее Кошевский. — С репутацией ветерана войны! У меня уже есть, что показать людям! Вот это ты видела?

И он рывком вынул из внутреннего кармана что-то блестящее с бардовой эмалью и позолотой.

— Ордена, между прочим… Красного знамени… За службу Родине… Все настоящее… С удостоверениями… И за эту совместную операцию по разгрому Басира что-нибудь получу.

Он насупился, с важностью поглядывая на онемевшую Елену.

— За разгром Басира получишь, — тихо переспросила она, — ты получишь, бездельник, который проторчал несколько дней в женском модуле? — Лена зябко вздрогнула. — А ты знаешь, что нашим ребятам за эту же операцию ничего кроме взысканий не достанется…

— Это их дело, — сердито буркнул Кошевский. — Чужая глупость меня раздражает. А тебе советую пошире открыть глаза. Пойми ты, наконец! Со мной у тебя будет все, понимаешь, все-е… — Кошевский повел рукой широким жестом. — У тебя будут машины. Будут дачи. Квартиры. Все на высшем уровне… Депутатские квартиры в Москве — это сотни квадратных метров. Дачи под Москвой — гектары чистого леса. И ты никогда не будешь думать о куске хлеба. А что у тебя будет с ними, с этими голодранцами?..

Кошевский показал пальцем под ноги.

— С ними у тебя будут одни проблемы… Предупреждаю, одни проблемы, Елена!.. Ну, что тебе, царственная женщина, делать в такой дыре с оборванцами? Хлебать пустые щи… Заметать по углам мусор… Считать копейки от получки до получки… Ездить в грязных автобусах… Смотреть на витрины голодными глазами… Это ведь прозябание, Елена! Нищета — это самое ужасное, самое страшное…

— Да нет, Женечка, — сказала Елена, — есть вещи гораздо страшнее. И гораздо ужаснее…

Она внутренне собралась и перевела взгляд с блестящих новеньких звездочек на переносицу вальяжного Евгения.

— Гораздо страшнее другая нищета. Деньгами эту нищету не поправишь. Самое страшное, когда совсем нет чести, которую ни у кого не возьмешь взаймы. Такая нищета страшнее, — Елена вздохнула. — Ты даже не представляешь, как мне, женщине, страшно, что мои дети в своем собственном отце не найдут примера чести и достоинства. Вот это действительно страшно…

Кошевский яростно замахал руками:

— Но это же… Какой-то дурацкий пафос. Пустые, никчемные слова… О чем ты говоришь, Леночка? Честь… Достоинство… Да, что это с тобой, Лена? Откуда эти нелепые принципы? — капитан едко сощурился. — Смею доложить, достоинство у меня есть. У семьи Кошевских есть достоинство… Мы ведь, Елена Сергеевна, не рвемся к власти. Мы эту власть никогда и не теряли. Мы и есть сама власть. Ты просто не хочешь, упрямо не желаешь видеть очевидного. В нашем обществе, смею заметить, нет равенства, о котором трубят газеты. Друг, товарищ, брат — это все сказки для простаков. Это просто лапша, которая вешается всем на уши. У нас есть государственная и партийная элита, и есть прочие… Кто эти прочие, вдумайся?.. Это всякое мужичье, посредственности, винтики, инженеришки, офицеришки… Одним словом, толпа, и с ней мы сделаем все, что угодно. Только у элиты, к которой принадлежит моя семья, есть честь и достоинство, а у толпы нет ни чести, ни достоинства…

Кошевский решительно отрубил ладонью.

— О чем еще спорить? Ты лучше выбирай, Елена! Взвешивай все хорошенько! Или тебе оставаться с дырявым корытом в развалившейся лачуге. День-деньской штопать рваные рубахи. Варить пустые макароны. Вечно мыкать нужду… Или милости просим, сразу — во дворец. И просим пока по-хорошему…

— Вот ты как разошелся, — Елена вдруг рассмеялась. — Посмотрите-ка на него… Кошевский вообразил себя великим князем. Вершителем судеб… Властьимущим… — Елена покачала головой. — Сладко ели, это я заметила, да только — ворованное. Сладко пили — тоже ворованное. Мягко спали — опять на ворованном. Браво! — Елена захлопала в ладоши. — Удивил ты меня, Женька. Гордишься ворованным. И честь твоя такая же! Какая у вора может быть честь? Никакой! Это же не честь? Это — спесь! А толпа, которую ты так презираешь, это ведь, Женечка, наш русский народ. Да только ты ему вовсе не хозяин. Ты жадный паразит на шее народа. Насмешил ты меня, Кошевский… А ну-ка, посторонись, власть! А то у меня рука тяжелая, — Елена подняла сжатый кулачок и усмехнулась. — Хотя руки об тебя пачкать противно. Не дай Бог вляпаться в такую власть…

Елена обошла оторопевшего Евгения и сбежала с крыльца деревянного модуля.

39

Белые клочья тумана висели над каменной пирамидой, горделиво поднявшейся над всеми горными хребтами и перевалами. Снежные торосы лежали на ней старческими сединами. Черными злыми зрачками смотрели глазницы пещер. Длинные морщины узких траншей перерезали каменную толщу.

Именно к этой угрюмой неприступной высоте и стремились все это время рейдовые роты, вычесывая душманов из ее окрестностей и до последнего дня кружась вокруг заманчивой горы. Роты вступали в перестрелку с бандами. Проводили маскировочные петлеобразные рейды. Продолжали ночевки в сырых глинистых окопах. Вели бои, обратившись спиной к этой страшной вершине.

Но петля постепенно сжималась. Крепкая, хорошо намыленная петля. И «Зуб» начал уже шататься.

На самой вершине этой мрачной высоты выступала черная изогнутая скала. Блестящий, будто промасленный камень, черный, как сажа, стоял, упираясь в облака. Он был похож на изогнутый клык, отполированный дождями и ветром. Именно из-за этой скалы высота и получила своеобразное прозвище «Зуб».

Никогда еще русский солдат не ставил ногу на этот черный загадочный камень.

Никогда еще не прикасался к нему руками, пропахшими порохом.

Никогда не выбивал об него пыль плащевых палаток.

Хотя не раз приближались к этой вершине роты файзабадского полка. Не раз поливались кровью камни ее подножья. Ураганный вихрь снарядов, ракет и пуль обрушивался на страшную гору. Но не могли еще взять, покорить своей воле эту своенравную высоту атакующие войска.

В файзабадском полку даже просто участвовать в штурме легендарного «Зуба» считалось подвигом, а уж подняться на него, пройти все ярусы обороны, взломать, разорвать непрерывную цепь окопов, траншей, пулеметных гнезд, пещерных дотов и укреплений — это казалось просто невероятным и невозможным.

Издавна считалось, что там, наверху, в глубине каменной глыбы таятся обширные богатые склады вооружения, питающие своими запасами банды файзабадской провинции. Не могли же эти семь рубежей обороны, испещренные пулеметными гнездами, блиндажами, узкими щелями, охранять голые камни. Внутри эта ощетинившаяся оружием, ежовая гора должна была быть золотой. В других провинциях иногда находили хорошо охраняемые золотые запасы афганской оппозиции.

— Ну, что, замполит, — Орлов смял пустую пачку из-под сигарет и бросил ее под ноги. — Пора… Дадим прикурить «духам». Хватит ходить вокруг, да около.

— А что, поступил приказ, командир? — озадаченно спросил Шульгин.

— В том то и дело, — с досадой крякнул Орлов и потер небритый подбородок, — в том то и дело, замполит, что никакого приказа до сих пор нет. Согласно ранее разработанного плана операции, мы еще два дня должны вычесывать душманов вокруг высоты. Но если мы будем топтаться на одном месте, то душманы подтянут к высоте свои силы. Сейчас они еще на той стороне ущелья. А если перейдут где-нибудь, подтянутся к «Зубу»? Тогда каждый камень там станет крепостью. Некогда ждать, Андрей, некогда. Или сейчас, или никогда! Понял, замполит!