В царстве глины и огня

Глбъ Кириловичъ посмотрлъ на нее, покачалъ головой и сказалъ:

— Есть чмъ хвалиться!

— Да что-жъ такое? Вдь не монахиня, а заводъ не монастырь. За то веселились хорошо. Зимой по крайности будетъ чмъ лто вспомнить. Трещины-то на рукахъ, разъденныя глиной, зимой подживутъ и пріятно будетъ вспомнить. Онъ да солдатъ Мухоморъ — веселе ихъ и кавалеровъ нтъ. Я съ Мухоморомъ, Дуня съ Леонтіемъ — вотъ была наша компанія. Бывало…

Глба Кириловича отъ этихъ словъ коробило.

— Оставьте, Матреша. Ну, чего тутъ разсказывать! остановилъ онъ Матрешку.

— А отчего не разсказывать? На свои гуляли, а не на чужія… воспламенялась Матрешка.

— Брось, Матрена… Ну, чего ты въ самомъ дл?.. Было, да и прошло, оборвала ее въ свою очередь Дунька.

Матрешка уступила просьбамъ и умолкла.

— Пойти поспать немножко, сказалъ Глбъ Кириловичъ и сталъ подниматься съ травы.

— Послушайте… Когда-же вы будете играть вашу свадьбу-то съ Дуней? крикнула ему вслдъ Матрешка, когда онъ уходилъ.

— Да ужъ теперь скоро. Какъ только этотъ мерзавецъ Леонтій съ завода провалится, такъ и свадьбу играть можно. Можно и до Александрова дня сыграть, ежели Дунечка будетъ согласна. Успенскаго-то поста много-ли ужъ осталось! Самые пустяки. Паспорты у насъ въ порядк.

Глбъ Кириловичъ обернулся и стоялъ поодаль

— Вы, Дунечка, ужъ отпишите матери-то вашей, просите у ней родительскаго благословенія на вки нерушимаго и зовите на свадьбу. Не ахти какая дальняя дорога. Пущай прізжаетъ. Денегъ на дорогу ей вышлемъ, прибавилъ онъ. — Вы вдь сами-то писать не умете, такъ желаете, чтобы я сегодня написалъ отъ вашего имени? Я вотъ посплю, проснусь и передъ уходомъ на камеры въ лучшемъ вид напишу.

— Пожалуй, напишите, отвчала Дунька.

— Такъ до свиданія.

Глбъ Кириловичъ зашагалъ отъ шалаша.

XXVII

Часовъ въ пять дня Глбъ Кириловичъ проснулся и сидлъ у себя въ каморк за кипящимъ самоваромъ. Столъ былъ покрытъ новой красной бумажной скатертью, только-что купленной; на блюдечк былъ нарзанъ въ вид двухъ кружочковъ лимонъ, стояла фунтовая баночка съ вареньемъ и помщались два прибора — стаканъ и расписная чашка. Глбъ Кириловичъ ждалъ Дуньку для написанія письма къ ея матери. За Дунькой онъ уже послалъ мальчишку-погонщика. Глбъ Кириловычъ смотрлъ на самоваръ, смотрлъ на посуду и чувствовалъ самодовольство. «Все это мое, все это собственное, на свой истинникъ купленное», думалъ, онъ. Чай онъ еще не принимался пить. Сидлъ онъ безъ пиджака, въ одной жилетк поверхъ ситцевой рубахи и въ опоркахъ на босу ногу. Вскор пришла Дунька. Она была прямо отъ станка, босикомъ, въ линючемъ плать, въ пестрядинномъ передник и съ засученными по локоть рукавами.

— Милости прошу къ нашему шалашу! здравствуйте, Дунечка! воскликнулъ Глбъ Кириловичъ, поднимаясь со стула и приготовляясь обнять Дуньку, но она увернулась.

— Погодите, дайте прежде передникъ-то снять, сказала она, — Да и что за здоровканье по десяти разъ на дню! Давеча вдь видлись.

— Давеча при постороннихъ личностяхъ, а теперь я хотлъ поцлуйчикъ вонзить.

— Ну, вотъ… Охота тоже… Вся я грязная, въ глин. Даже и руки-то вымыла кой-какъ, наскоро.

Она посмотрла на руки и прибавила:

— Ужасти какъ трескаются! Теперь дожди пошли, глина стала мокрая, скользкая — ну. просто наказаніе. Нтъ-ли у васъ постнаго масла, чтобъ смазать чуточку?

— Деревянное масло есть, вотъ что лампадку теплю.

— Ну, давайте хоть деревяннаго. Смажешь, да потомъ на сухо вытрешь, такъ какъ будто и легче. А то, врите, словно и не свои руки, деревенютъ какъ-то. Такія шаршавыя, что ничего ими не чувствуешь. Вы вдь вотъ не знаете нашей глиняной работы, на обжигальной-то печи стоявши.

— Ну, и у насъ тоже хорошо! У васъ глина, а у насъ огонь. Одно другаго стоитъ. У меня вонъ вс руки пережжены. Болячка на болячк.

Дунька взяла съ подоконника бутылочку съ деревяннымъ масломъ, налила себ немного масла на ладонь, смазала руки, отерла ихъ потомъ о голову и насухо вытерла о передникъ.

— Ну, вотъ теперь здравствуйте, сказала она.

— Здравствуй, Фаншета! Я, Дунечка, недавно читалъ одну книжку, такъ тамъ влюбленные другъ въ друга Пьеръ и Фаншета. Онъ писецъ у нотаріуса, а она швея. Точь въ точь, какъ мы съ вами, проговорилъ Глбъ Кириловичъ, притягивая къ себ Дуньку и цлуя ее.

— Выдумаете тоже глупости! отвчала Дунька, слегка отбиваясь отъ Глба Кириловича. — Да оставьте-же! Ну, чего вы!

— Пьеръ также цловалъ Фаншету, когда она приходила къ нему въ мансарду, цловалъ и сажалъ ее къ себ на колни.

— Тише вы! За стной-то вдь прикащица слышитъ.

— Никого нтъ дома. Прикащица съ ребятишками въ лсъ за грибами ушла, прикащикъ по заводу шляется, а работница въ лавочку на деревню побжала. Мы, Дунечка, теперь одни въ мансард.

— Въ какой-такой мансард?

— А это по ихнему чердакъ. Вдь тамъ въ книжк на заграничный манеръ жизнь описана. Живутъ они въ предмстьи Парижа. Вотъ ужъ въ какомъ предмстіи я забылъ.

— Богъ знаетъ, что вы говорите! Совсмъ полоумный!

— Это я, Дунечка, съ радости, что вы ко мн въ гости пришли. Ну-съ, садитесь на мое мсто за хозяйку и разливайте чай. Пожалуйте къ самовару, а я супротивъ васъ.

Глбъ Кириловичъ взялъ Дуньку за плечи и посадилъ ее къ самовару, а самъ слъ противъ нея. Минуту погодя. онъ однако придвинулъ свой стулъ рядомъ къ ея стулу и опять обнялъ ее. Она опять стала слегка отбиваться, но онъ говорилъ:

— Теперь ужъ ау! Теперь ужъ невста моя. Нечего отворачиваться.

— Да тише вы! Вдь кипяткомъ ошпарю.

— Отъ такой душки намъ и кипятокъ не боленъ. Ну, шпарьте, шпарьте. Даже еще пріятно будетъ.

— Да ну васъ…. Что я живодерка. что-ли!

Дунька налила чаемъ стаканъ и чашку и они принялись пить.

— Кушайте съ лимономъ, кушайте съ вареньемъ. Малиннаго варенья нарочно для васъ, Дунечка, купилъ, потому вы сами ягода-малина, шутилъ Глбъ Кириловичъ.

— Наскажете тоже! И съ чего вы это сегодня такой!.. Иной разъ только ноете и веселаго слова изъ васъ коломъ не вышибешь, а сегодня вдругъ такимъ козыремъ…

— На душ, Дунечка, пріятно. Вотъ смотрю я на этотъ самоваръ — нашъ самоваръ, собственный, смотрю на чашку и стаканъ — наши. Всякая хозяйственность наша. Теперь у насъ хозяйственности много. Знаете, сколько у насъ чашекъ и стакановъ?

— Да мн-то что за дло! улыбнулась Дунька.

— Какъ что за дло! Что мое — то ваше. Не было-бы у меня Дунечки — и не собиралъ-бы я ничего этого. У насъ, Дунечка, теперь столько стакановъ и чашекъ, что ежели-бы, къ примру, мы сами да пять человкъ гостей пришло, то и то не побжали-бы въ люди побираться посудой, а изъ своей-бы собственной напоили.