В чужих морях

– В каюте генерала. – Он оглядывается назад и вверх. – На юте.

– А может…

Он качает головой.

– Это единственная отдельная каюта на корабле. Даже джентльмены спят в арсенале.

Диего разворачивает матрас, и я не могу не заметить, насколько тот жалок и неудобен. Из матраса выпрыгивает блоха. Что я наделала? Я пожертвовала надежным пристанищем отдельной каюты, и ради чего – ради этого?

Диего садится и похлопывает по матрасу рядом с собой.

– Знаешь, – говорит он, доставая опал из шелкового мешочка, – тебе не обязательно было красть камень. Генерал все равно увел бы тебя. Назло испанцу.

Я сажусь рядом.

– Мне хотелось отнять у него что-нибудь.

Он кивает, поднимая бровь.

– Небеса благоволят достойным желаниям.

Даже в тусклом свете опал волшебно играет, испуская осколки радуги, пронзающие тьму. Пылинки танцуют в красных, оранжевых, золотых лучах.

– Что это за камень? – спрашивает Диего.

Я вздыхаю, не поднимая глаз.

– «Слава Кортеса». Огненный опал, который конкистадор Кортес отнял у ацтеков.

– Как он оказался у дона Франсиско?

– Он вез его в Лиму, к вице-королю Перу. Показать камень и попросить у него рудничных рабочих.

– Значит, есть и еще камни? Они собираются открыть опаловые рудники в Новой Испании?

– Есть, – киваю я. – Горы набиты опалами. Не повезет беднягам, которых испанцы загонят в шахты добывать их.

Я смотрю на следы, которые мои ступни оставляют на досках, и снова перевожу взгляд на Диего, зачарованного созерцанием сокровища. У меня нет желания делиться с ним секретами, но я не хочу, чтобы он уходил. Я пока не готова остаться одна.

Поэтому я склоняюсь ближе. От него пахнет прелью и высушенными табачными листьями.

– Этот опал особенный. – Я поворачиваю камень правильной стороной. – Можно увидеть вырезанное на нем лицо.

Диего всматривается, щуря глаза, сгорбившись над камнем. Корабль переваливается через волну. Луч света падает на опал из открытого пушечного порта, и я чувствую на своей щеке чужое дыхание, когда он издает вздох, увидев лик бога Солнца, высеченный древним ювелиром.

– Путана ди дио, – шепчет он.

– Для них этот опал был священным. Испанцы забрали его. Как и все остальное.

– Естественно, – усмехается он. Его лицо вдруг делается уродливым, искажаясь гримасой жадности. – Для меня он тоже святыня.

Диего сидит широко расставив ноги и упирается костлявым коленом мне в бедро. Я чуть заметно отодвигаюсь.

– Как бы то ни было, он прекрасен, – говорит Диего, склоняя голову к плечу, чтобы рассмотреть опал под другим углом. – И за эту красоту ты выкупишь свою свободу.

– Это как? Я ведь уже отдала его генералу.

– Он отвезет тебя в Англию.

– В Англию? И какая мне от этого польза?

– В том, что, хотя англичане и рады убивать, похищать и продавать нас, как вьючных животных, по всему свету, в Англии держать раба незаконно.

– Это правда?

– Суд постановил, – говорит Диего, вертя камень в пальцах, – что воздух Англии «слишком чист для того, чтобы им дышали рабы».

Последние слова он с горечью произносит на языке англичан.

Я моргаю. Так вот почему камень позвал меня!

– Мне всегда везло, – говорю я ему. Бабушка звала меня счастливицей.

Он кладет опал обратно в шелковый мешочек, затягивает тесьму и встает, согнувшись, держась за балки, крепящие палубу.

– Никакого везения не существует, – говорит он назидательно, будто отчитывает малого ребенка. – Ты сама правишь кораблем своей жизни. – И уходит наверх, крепко зажав в кулаке драгоценный камень в шелковом мешочке.

Он, конечно, не прав. Мужчина может сам направлять корабль. А женщина вынуждена пристраиваться к тому, кто следует в нужном ей направлении.

7

Эту ночь я провела с широко раскрытыми глазами, прислонясь спиной к жесткому лафету. Я даже не могла ни двинуться с места, ни уснуть, слушая фальшивое пение матросов и шуршание крыс, скребущихся возле ног. Мне было страшно. Что теперь со мной будет? За всю ночь я ни разу не вспомнила о своих потребностях. Но больше не могу терпеть.

Я резко встаю и чуть ли не бегом направляюсь к корме. Корабль идет, плавно покачиваясь, сильной качки нет. Скрытые тенями, с обеих сторон из темноты за мной наблюдают матросы. Вслед мне летят крики, свист, нецензурная брань. Слова другие, а смысл тот же. Я теперь шлюха, а не путана, арапка, а не негритоска. Эти мужчины такие же мерзавцы, как испанцы. Мне следует остерегаться их каждую минуту.

Добравшись до лестницы, я поднимаюсь в арсенал, а оттуда – на верхнюю палубу, и полной грудью вдыхаю свежий морской воздух. Прохладные брызги оседают на лице, соленые, дарящие очищение. Ветер дует в спину, треплет волосы, бросает их вперед из-под косынки. Солнце пригревает. Я моргаю от яркого света.

Еще один короткий трап ведет на ют, где, по словам Диего, обитает генерал. Я смотрю туда с завистью: его каюта расположена так далеко и обособленно от простолюдинов.

Снаружи каюты находится длинный рулевой рычаг – шест, который, пронизывая все палубы насквозь, спускается к огромному рулю, направляющему корабль. Одинокий рулевой, несущий вахту, кивает мне.

С другой стороны корабля доносится звон колокола, которым отбивают склянки, когда переворачивают песочные часы [12] . Юнга поет:

Мерно сыплется песок, отмеряя жизни срок.Веру в сердце сохраняй, руки делом занимай.

А потом кричит: «Один поворот до смены вахты!»

Так что скоро все здесь придет в движение: отдыхающие матросы высыплют из трюма на палубу, а те, что сейчас на вахте, повалятся спать. Матрос выходит из-за галереи, опоясывающей ют, поддергивая бриджи. Должно быть, там гальюн. Я протискиваюсь мимо него и едва успеваю добежать до отверстий, пропиленных в досках.

12

Склянки – название песочных часов с получасовым ходом во времена парусного флота; каждые полчаса часы переворачивал вахтенный матрос и сопровождалось это сигналом корабельного колокола. Через каждые четыре часа на судне сменялась вахта и счет склянок начинался снова.

Справив нужду и оправив юбки, я возвращаюсь с галереи и осматриваю корабль. Он мало чем отличается от «Какафуэго»: небольшой город со своей деловой жизнью и промышленностью. Матросы быстро и уверенно взлетают по вантам на мачты над моей головой. Голые по пояс и босые, они карабкаются на реи, чтобы развернуть паруса. На марсе дежурят впередсмотрящие: кажется, их крошечные, будто ненастоящие, фигурки могут рухнуть на палубу, если в море поднимется высокая волна.

Вокруг меня, в самой широкой части корабля и на носовой палубе, юнги драят палубу и чинят канаты. Из люков доносятся вопли и проклятия, скрипы и стоны. Моряки поднимаются по ступенькам, согнувшись под тяжестью бочек с порохом, взваленных на плечи. Шатаясь, они несут их туда, где другие матросы просеивают и сушат порох на солнце. Третьи приносят и сваливают оружие в огромную кучу на носовой палубе, где мальчишки чистят его от соли, портящей металл.