В дальних плаваниях и полетах

Кое-где еще работали строители. Чкалов резко снижался, на крутом вираже дружески махал рукой; строители в ответ подкидывали шапки. Горизонт потемнел. «Московское море»! Внизу сновали лодки и моторные катера. «Пойдем вверх по Волге», — написал Чкалов на планшете. Но не так-то легко было отыскать волжское русло в разлившемся до горизонта водоеме. Повернули к Москве…

С Александром Васильевичем Беляковым я летал на репетицию первомайского авиационного парада. Он был главным штурманом. В этом ответственном полете счет шел на секунды. Не спуская глаз с хронометра, непрерывно поддерживая радиосвязь с командирами колонн, штурман стягивал к себе воздушные корабли, взлетевшие с разных подмосковных аэродромов. А 1 Мая одновременно с боем часов на кремлевской башне над Красной площадью появился головной самолет: Беляков вел авиационную колонну.

Вскоре мне довелось участвовать в полете на побитие международного рекорда скорости. Летчик Николай Кастанаев только что закончил испытания мощного четырехмоторного самолета. Для своего времени машина обладала выдающейся скоростью, большим радиусом действия и могла принять многотонный груз. На борту находилось семь человек, в кабине уложили мешки с пятью тоннами песка. Байдуков и Кастанаев условились вести самолет посменно; Георгий Филиппович взял на себя и воздушную навигацию. Стартовав с подмосковного аэродрома, Кастанаев прошел над столичной астрономической обсерваторией, где спортивные комиссары засекли время, и взял курс на юг, к Мелитополю, близ которого, ровно в тысяче километров от Москвы, находился второй пункт спортивных комиссаров. Полет проходил на высоте четыре тысячи метров. Достигнув южного наблюдательного пункта, Кастанаев развернулся и пошел обратно. Дистанцию в две тысячи километров, при пятитонной нагрузке, самолет прошел со скоростью более двухсот восьмидесяти километров в час.

Поздравляя Байдукова с новым международным рекордом, Чкалов многозначительно заметил:

— Наше дело, Егор, в порядке!

Понятно, речь шла о трансполярном перелете.

Вечером 25 мая я позвонил Чкалову.

— Валерия вызвали в Кремль, Георгий Филиппович ушел с ним, — ответила Ольга Эразмовна.

Часа полтора меня мучили сомнения: «Неужели им не разрешат? Ведь все подготовлено… Нет, не откажут!..» Звонок прервал размышления. Я услышал торжествующий голос Чкалова:

— Полет разрешен! Мы с Егором прямо из Кремля. Саша тоже здесь… Скорее ко мне!

На письменном столе были раскинуты географические атласы. Клубы дыма окутали летчиков. Они намечали неотложные дела, Беляков записывал: «Машину перегнать в Щелково… На аэродроме подготовить комнату… Вызвать инженеров и метеорологов… Связаться со станцией «Северный полюс»… Договориться с астрономами… Врачам подобрать продовольствие… Раздобыть новую литературу об Аляске и Северной Канаде…»

— Как будто все? — спросил Александр Васильевич.

— А кто поможет организовать связь со стороны Америки? — сказал Чкалов. — Хорошо бы специально послать людей.

— Михаил Беляков, брат Александра Васильевича, сейчас в Париже, на конференции метеорологов, пусть он едет в Вашингтон, — предложил Байдуков.

— Правильно! Ну, а еще кто? — сказал Валерий Павлович и неожиданно обратился ко мне: — Поедешь в Америку? Сможешь хорошо поработать для газеты, а заодно Михаилу Васильевичу пособишь в организации связи. Думаю, редакция возражать не станет?..

Чкаловский самолет стоял на стартовой горке аэродрома. Вблизи алели крылья его «родного брата» — второго «АНТ-25», на котором к рекордному перелету на дальность тренировался экипаж Михаила Михайловича Громова.

— Больше задерживаться нельзя, — сказал мне Валерий Павлович. — До встречи в Америке!

На рассвете 18 июня Чкалов стартовал со Щелковского аэродрома. Мне удалось выехать лишь накануне.

Впервые оказался я за рубежом. Пройдет несколько дней, и я увижу Америку. Какой предстанет она моим глазам? Что чувствует в этой заокеанской стране человек, не помнящий капитализма в России, воспитанный советским строем? Представления о Соединенных Штатах сложились у меня по американской литературе. Но книги, разумеется, не могут дать всего того, что приносит личное знакомство со страной, ее порядками и нравами, встречи с людьми.

Экспресс «Митропа» пересекал Германию. Грохоча на стрелках, поезд подкатил к главному вокзалу Берлина. На перроне Маячили гестаповцы, слонялись хмурые носильщики.

Купив в газетном киоске «Берлинер Цейтунг ам Миттаг», я принялся отыскивать сообщения о чкаловском перелете. Над ухом заскрипел голос вокзального охранника:

— Вернитесь в вагон!

В купе я снова перелистал газету: портреты фюреров, реклама искусственного меда, статья по расовому вопросу… Неужели ничего нет о перелете?.. Где-то на задворках оказалась четырехстрочная заметка: «Русские пилоты, вылетевшие в Америку, вчера около полуночи находились в двухстах километрах от Северного полюса». И всё!..

Поезд прибыл на парижский вокзал Сен-Лазар. На улицах французской столицы голосистые газетчики выкрикивали: «Русские летчики над Америкой! Северный полюс побежден!..» Корреспонденты телеграфировали из США: «Советский самолет прошел без посадки по маршруту Москва — Баренцево море — Северный полюс — Полюс недоступности — северное побережье Канады и идет к Тихому океану». Я безнадежно опаздывал к финишу.

Специальный экспресс доставил пассажиров парохода «Нормандия» в Гавр. Состав вкатился под навес огромного зала. Со стороны моря его ограждала металлическая стена с большими круглыми окнами — точь-в-точь как пароходные иллюминаторы.

— А где «Нормандия»? — спросил я попутчика-француза.

— Вот же она, мосье!

«Металлическая стена» оказалась… бортом судна-гиганта. У трапа младший офицер делил пассажирский поток на три неравномерных ручья: мелкая рыбешка косяками шла на корму, в третий класс; самодовольные, важные киты и их спутницы, разодетые в пух и прах, сверкающие брильянтами, источающие парфюмерные ароматы, медленно проплывали в апартаменты первого класса, сопровождаемые поклонами пароходной челяди.

— Турист-клясс, — процедил молодой офицерик, бегло взглянув на мой билет, и отработанным театральным жестом передал меня моряку, занимавшему пост у верхнего конца трапа.

Мальчики в коротких красных курточках и в круглых шапочках набекрень провожали «второклассников» в каюты. Не успел я осмотреться, как прибежал клерк из бюро обслуживания.

— Рад поздравить вас с прекрасной победой советских летчиков! — бойко заговорил он по-русски. — Очень приятно, мосье, что они натянули нос всем скептикам…

— Есть радиограмма?

— Известие о посадке было еще в полдень. Я пришлю вам сейчас гаврские газеты.

Под портретами, в которых Чкалова, Байдукова и Белякова вряд ли распознали бы даже их родные, была напечатана «радиомолния»:

«Находясь над Британской Колумбией (Канада), экипаж принял решение пересечь Скалистые горы и вышел на побережье Тихого океана. Пролетев на юг над территорией США, пилоты совершили посадку близ Портланда, на военном аэродроме Ванкувер, в штате Вашингтон. Советский самолет находился в воздухе шестьдесят три с половиной часа и прошел только над льдами и океанами около шести тысяч километров. Воздушный путь между Европой и США через Северный полюс открыт!»

В тот вечер единственный советский пассажир «Нормандии» с чувством гордости за свою родину и соотечественников слушал радиопередачу: «Трепет радости и облегчения испытала вся Америка, когда трое русских, пролетев из Москвы над «вершиной мира» — Северным полюсом, благополучно сели в США. Хладнокровие, с каким они выполнили свою опасную миссию, точность, с какой они следовали по намеченному ими пути, вызывают удивление перед мужеством и смелостью, которые не знают никаких преград».