В дальних плаваниях и полетах

— Здорово, дядя! — окликнул капитан. — Подай, однако, лодку.

— Здьясь, здьясь! — засуетился старик, приветливо снимая шляпу. — Сициас, однако… Мошно, мошно, — дымя трубкой и коверкая слова, приговаривал он.

Легко и ловко старый гиляк приподнял громоздкие длинные весла, несколькими бесшумными взмахами достиг бота и ухватился за борт.

— Табак в артель, однако, привез? Сахар, соль, мыло привез? — расспрашивал он, протягивая капитану коричневую жилистую руку.

— Это, дядя, другой бот развозит, он на Лангре стоит, завтра здесь будет. А мы из Москальво идем.

— Та-та-та… Садись, однако…

Мой слух уже свыкся со словом «однако», которым сибирские и дальневосточные старожилы обычно некстати злоупотребляли в своей речи.

На берегу остро пахло рыбой. Сушились сети на длинной деревянной изгороди. С веревок, протянутых между кольями, свисали гроздья вяленой горбуши. Дым струился над почернелыми шалашами — там коптили рыбу. Визгливые мохнатые собаки носились вокруг костра, подле которого немолодые гилячки ловкими движениями распластывали горбушу; внутренности кидали псам, и те яростно дрались за лакомые куски. С пригорка виднелись крыши поселка, а за ним — свинцово-серое море.

Расставаясь с островом Удд, я мысленно говорил: «Прощай», хотя следовало сказать: «До свидания». Но мог ли я предвидеть, что спустя четыре года снова побываю в заливе Счастья и едва ли не та же лодка доставит меня на знакомый берег острова Удд!

Темнело, когда «Р-5» подрулил к зданию Хабаровского аэропорта. Воздушный путь из Читы занял около десяти часов.

Теперь раздобыть другой самолет — и скорее на остров, где уже сутки обитает чкаловский экипаж.

— Наши машины на Удд не летают: там нет пригодной площадки, посадка запрещена, сообщение поддерживается исключительно гидросамолетами, — сказал дежурный аэропорта.

— Почему же «Р-5», а тем более «У-2» не может приземлиться там, где Чкалов посадил огромный «АНТ-25»?

— Так то Чкалов! — резонно ответил дежурный. — Советую позвонить в гидропорт.

Оттуда ответили: ни одной машины нет, все резервные гидропланы ушли в Николаевск или прямо на Удд. Собкор «Правды» В. Я. Ходаков успел улететь с последней «гидрой».

Часом позже я сидел в знакомом операционном зале хабаровского телеграфа, ожидая, когда в Москве у прямого провода появится вызванный мною товарищ из редакции; телефонная связь между столицей и Дальним Востоком тогда только налаживалась. Внезапно аппарат ожил, и по ленте побежали буквы: «У провода Тихон Холодный». Я передал о своих затруднениях: чтобы получить гидроплан пограничной охраны, необходима помощь редакции. «Сейчас позвоню редактору, жди», — ответил Тихон Михайлович. Лента снова задвигалась: «Все в порядке… Хабаровской погранохране отправлена телеграмма. Редакция просит предоставить гидроплан».

В полуосвещенном вестибюле телеграфа нервно расхаживал невысокого роста человек с дорожным чемоданчиком и болтавшимся на груди фотоаппаратом. Фигура показалась мне знакомой. Дверь приоткрылась, свет упал на взъерошенную курчавую шевелюру… Это был фоторепортер Темин.

— Откуда и куда, Виктор Антонович?

— Ка-ка-я встреча! Вы тоже туда? — вскричал он, многозначительно подчеркивая последнее слово.

В день чкаловского старта Темин вылетел из Свердловска на восток: редакция поручила ему фотосъемки на финише «АНТ-25». Виктор опустился в Хабаровске за несколько часов до меня.

— Вот неудача — последняя гидра улетела чуть ли не на глазах, — горевал фотограф. — Боюсь, застрянем здесь. А нам хотя бы какую ни на есть «шаврушку»…

— Послушайте, что вы дали бы за летающую лодку?

— Всё! — трагически затряс он руками, выронив при этом чемоданчик.

— Даже вашу высокочувствительную пленку?

— Три катушки, пять… Десять!.. Весь запас!

— Отлично, завтра вас доставят на остров Удд. Но любопытно, как вы будете снимать без пленки?

— Вы шутите, шутите?! — схватил он меня за плечи.

— Без шуток, Виктор: завтра вы увидите чкаловский экипаж и, конечно, заснимете превосходные кадры: «От первого фотокорреспондента, посетившего остров Удд»…

ОСТРОВ ЧКАЛОВ

Морской бомбардировщик, похожий на огромную чайку, взлетел с амурской протоки. Ярко-голубую летающую лодку вел командир отряда пограничной авиации, седой человек с обветренным, румяным лицом. Я сидел рядом, на месте второго пилота. В носовом отсеке расположился Темин. Круглый люк перед нами частенько приподнимался, и оттуда, как из суфлерской будки, появлялась голова моего неожиданного спутника. Морщась от ветра, он нацеливался аппаратом, крутил и щелкал, щелкал и крутил…

Внизу сверкала, искрилась, переливалась блестками широкая лента Амура. Дымили пароходы и буксиры, казавшиеся игрушечными, виднелись рыбацкие лодки-скорлупки и вереницы плотов, напоминавшие школьные пеналы. Параллельно руслу через тайгу и просеки тянулась серая полоска автомобильной дороги. Выскочив из лесной чащи, она устремилась вперед и затерялась в голубоватой дымке.

— Ком-со-мольск! — прокричал пилот, выкинув руку влево.

Возвращаясь из прошлого путешествия в низовья Амура и на Сахалин, я видел, как на левом берегу реки, близ небольшой деревушки, высаживались с пароходов и барж отряды жизнерадостной, задорной молодежи. Там были москвичи и ленинградцы, смелые, боевые, жадные до всего нового; волевые, коренастые и немногословные сибиряки и уральцы; мечтательные, с певучим говором девчата и парни из украинских степей; скромные и застенчивые голубоглазые белорусы; подвижная и шумная молодежь Закавказья; юноши и девушки из среднеазиатских республик, черноволосые, опаленные жгучим солнцем; рассудительные и смекалистые псковитяне, ярославцы, туляки, рязанцы… В глухой уголок Приамурья съезжались смелые и сильные молодые патриоты, представители народов великой страны, посланцы партии и ленинского комсомола. С вещевым мешком за плечами сходили они на берег. Ставили палатки и разжигали костры. Пытливо разглядывали пустынную местность, которую предстояло освоить и обжить. Они шли покорять дремучую тайгу, корчевать вековые деревья, прокладывать дороги через леса и сопки, строить новый дальневосточный город. Имя ему — Комсомольск!

Прошло четыре года, и мы летим над этим городом. Ровные, прямые улицы, квадраты площадей, сады и цветники. Темными жучками пробегают автомашины. Сверкают окна домов. Прямоугольные, строгие, стального оттенка заводские корпуса соединены с городом полосками шоссейных дорог. Растет и ширится, отвоевывая таежные пространства, юный Комсомольск…

И снова глушь, тайга. Изредка промелькнет песчаный либо лесистый островок, прибрежное селение с деревянной пристанью на плаву, и опять тайга. Левый берег поднимается все выше, по крутизне зеленых склонов сбегают пенистые ручьи. На запад, сколько видит глаз, — никаких признаков человеческого жилья; можно идти неделями, не встречая живой души, разве что набредешь на одинокого охотника-зверолова.

Пестро разукрасила природа долину Амура. Леса, сопки, луга и воды соперничают в расцветках — нежно-голубой, сиреневой, бледно-розовой, изумрудной; как-то не верится, что месяца через три все это сменится однообразным белым ковром.

Амур круто поворачивает влево и быстро уходит от нас. Летчик бросает взгляд на часы, дважды сжимает и разжимает кулак: до Николаевска десять минут полета. Справа показался небольшой мыс, на другом берегу — строения. Аккуратные домики спускаются к реке. Порт окутан дымками пароходов. Мы — в Николаевске.

Спешим в город. На скамье перед цветником, разбитым под окнами почты, сидит человек в кожаной тужурке, перелистывая какие-то бумаги. Он поднимает голову, и я узнаю штурмана «АНТ-25».

— Александр Васильевич! Вы здесь?!

— Как видите.

— А где Валерий Павлович и Байдуков?

— Остались на острове. Я приехал для переговоров с Москвой, сейчас отправляюсь восвояси… Вот не послушали моего совета ехать прямо в Хабаровск, зря время потеряли. Из Читы как добирались?

— До Хабаровска на «Р-5», а сюда — гидрой, она ждет у берега. Полетим вместе на Удд?