В дальних плаваниях и полетах

ПО ТУ СТОРОНУ АТЛАНТИКИ

Мутной свинцовой зыбью колыхалась Атлантика. Гигант-пароход мчался наперерез волне. Далеко позади, на английском берегу, замигал последний маяк. Прощай, Европа!

Скорость возросла до тридцати миль, и корпус «Нормандии» вздрагивал, как живое существо в лихорадке. Это были «остаточные явления вибрации», не предусмотренной конструкторами судна; проявилась она в первом же рейсе. Французские газеты упоминали о вибрации в мягких тонах; английские, напротив, не щадили красок, описывая «лихорадочные» ощущения путешественников. Конкурируя с французской пароходной компанией, англичане тоже построили океанский гигант — «Куин Мери». Началось острое соперничество, рекламный шум, сманивание пассажиров. Французская «Компани женераль трансатлантик» встревожилась, что вибрация отпугнет публику, и «Нормандию» срочно вернули в док для переустройства; однако полностью избавиться от дефектов не удалось.

Пассажиры разбрелись по каютам, барам, кино. В просторном читальном холле было безлюдно. Одинокий старик, позевывая со странным скрипом, перелистывал иллюстрированный журнал. Я подсел к столику джентльмена и заговорил с ним.

Отставной семидесятилетний чиновник из Вашингтона возвращался домой после путешествия по Европе.

— Захотелось перед смертью поглядеть на землю наших предков, — с мрачной улыбкой произнес он.

— Довольны поездкой?

— Скука, сэр, невероятная скука! Музеи, картины, руины, старые вещи — большая антикварная лавка… Нищая Европа!

Из увиденного в двухмесячном путешествии ему пришлись по душе только пароходы. В Европу он прибыл на «Куин Мери», а возвращается «Нормандией», где, несомненно, лучше кормят.

— Английские повара двух центов не стоят, а вот французская кухня, скажу вам, действительно высший класс. Какие у них кулинары!

Говоря о «французской кухне», старый джентльмен плотоядно чмокал губами, и его вставные челюсти издавали при этом беспокойный скрип.

На стене висела карта Атлантики, пересеченная голубой полоской маршрута Гавр — Нью-Йорк. Миниатюрная модель «Нормандии» автоматически передвигалась по путевой черте, показывая местоположение парохода. Повсюду лежали отлично иллюстрированные проспекты, воспевающие достоинства парохода. Пассажиров приглашали в бассейны для плавания, на теннисные корты и площадки для игр. Были открыты три кинотеатра, концертный зал, боксерский ринг; в гимнастических залах тучным путешественникам предоставлялась отрадная возможность сбавить жир, «разъезжая» на неподвижных велосипедах, шлюпках и деревянных лошадках. К услугам религиозных путешественников были штатные англиканский священник, католический ксендз, еврейский раввин и мусульманский мулла, добросовестно отправлявшие богослужение. Пассажирам первого класса рекомендовали насладиться благоухающей растительностью в застекленном тропическом саду. Роскошные киоски в холлах и коридорах торговали парижской парфюмерией, галстуками, дорогими безделушками. На пароходе действовали платный госпиталь и амбулатория. Радиотелефонная станция связывала со всеми пунктами земного шара.

Путешествуя на «Нормандии», пассажир мог развлекаться, объедаться, худеть, жиреть, молиться, лечиться и даже, пользуясь услугами радио, заказать с доставкой корзину цветов к именинам бабушки, жительствующей где-нибудь в Марокко, Патагонии или в штате Оклахома. Проспекты благоразумно обходили молчанием стоимость разных видов сервиса; видимо, не к чему было упоминать, например, что трехминутный разговор по радиотелефону с Европой или США обходится немногим меньше месячного заработка квалифицированного парижского рабочего…

Но и превосходный сервис не привлекал пассажиров на «Нормандию» и «Куин Мери»; люди предпочитали находиться в дороге лишние три-четыре дня и выбирали пароход подешевле. В «нищей Европе», как выразился старый вашингтонский джентльмен, не нашлось достаточно путешественников, чтобы раскупить хотя бы половину из трех тысяч пятисот мест «Нормандии». Во всех ее классах не набралось и тысячи пассажиров, три четверти кают пустовали. А рейсы «Нормандии» обходились не дешево. На пароходе работало около тысячи трехсот человек команды и обслуживающего персонала. Сто шестьдесят тысяч лошадиных сил, заключенных в четырех двигателях плавучего города, поглощали ежечасно сорок тонн нефти…

Если бы люди могли проникать взором в будущее, мы увидели бы «Нормандию», застрявшую в дни второй мировой войны в нью-йоркском порту. Гитлеровские диверсанты подожгли океанский гигант. С него сняли ценную обстановку, уничтожили отделку и превратили судно в военный транспорт. А после второго пожара «Нормандию» превратили в металлический лом.

Истекали пятые сутки трансатлантического рейса. Ранним утром пассажиры выбрались на верхнюю палубу — «крышу» девятого этажа. Она была влажной, как после обильного дождя. Ветер перегонял клубы тумана невероятной густоты; временами справа проглядывал американский берег. «Нормандия» замедлила ход. В плотной белесой пелене мелькнула женская фигура с зеленовато-бурыми пятнами и подтеками — статуя Свободы.

Невидимые пароходы, буксиры, катера перекликались сиренами. Вдруг сизая завеса вверху будто заколыхалась, сдвинулась, начала таять, и на большой высоте, как фантастическое видение, всплыла гряда горных вершин. Сказочные башни, купола, шпили и кубы холодного серого оттенка повисли в воздухе.

— Манхэттен! Манхэттен! — послышался рядом старческий голос.

Вашингтонский турист глядел не отрываясь, скептическое выражение его лица сменилось радостным, пожалуй, даже взволнованным.

Панорама центральной части Нью-Йорка развертывалась сверху вниз. Железобетонные нагромождения небоскребов были погружены в облачное месиво, вершины их постепенно обнажались. Туман словно давил на город-колосс. Казалось, все там недвижимо и мертво.

«Нормандия» прибыла в Соединенные Штаты Америки.

По каменным ущельям таксомотор пробирался от берега Гудзона на Шестьдесят первую улицу, к особняку генерального консульства СССР.

Проливной дождь загнал пешеходов под навесы витрин, в ворота и подъезды. Полисмены в черных резиновых плащах, властно взмахивая рукой, дирижировали потоками автомобилей. Лязг и грохот надземной железной дороги, резкие тревожные сирены полицейских машин, панические выкрики газетчиков, рев автомобильного стада, короткие свистки на перекрестках, голоса репродукторов — все это сливалось в неистовый вопль.

Приближался час второго завтрака — ленча. У людей, пережидавших дождь под прикрытием, и у тех, кто бежал по улице, подняв воротник, были нетерпеливые, озабоченные лица. С высоченных рекламных щитов и плакатов в суетливую толпу стреляли большущими голубыми глазами расписные блондинки, прославлявшие ароматную жевательную резину, непревзойденные шнурки для обуви, какой-то «вечный пятновыводчик» и томатную пасту — залог долголетия… Над серой бензиновой колонкой склонился пятиметровый румяный джентльмен и торопливо выплевывал светящиеся буквы. Перекувырнувшись несколько раз в воздухе, они выстраивались в ряд, образуя любезную фразу: «Здесь обслуживают с улыбкой».

Шофер включил приемник, и низкий, гортанный голос затянул надрывную песенку:

«Как хорошо, что день долог».

Похоронный напев сменился лихой чечеточной дробью.

— Сиксти фёрст-стрит, консулат дженерал ю-эс-эс-ар, — объявил шофер, останавливаясь у пятиэтажного особняка.

Над дверью сверкали серп и молот.

Мне не пришлось пробыть в Нью-Йорке и часа.

— Наши летчики гостят в Вашингтоне, можете попасть туда рейсовым самолетом, — сказал консул.

Длинный многоместный автобус повез пассажиров к аэропорту Нью-Арк, расположенному в соседнем штате Нью-Джерси. Пробежав минут двадцать по чадным улицам, автобус нырнул в широкий тоннель. Рядом, на параллельных дорожках, разделенных белыми полосками, мчались легковые и грузовые автомобили. Пологий спуск скоро прекратился, машина неслась по ровной магистрали, проложенной под рекой Гудзон. Дорога пошла на подъем, показалось окошечко дневного света, и автобус выскочил на другой берег. Это был штат Нью-Джерси, со своими законами и порядками. Штат Нью-Йорк остался позади, за Гудзоном.

Трое пассажиров забрались внутрь «Дугласа». Одиннадцать мест на самолете пустовали: как и океанские пароходы, воздушные линии переживали плохие времена.

Подросток, обслуживающий пассажиров, притащил газеты и журналы. Я взял увесистую пачку в тридцать с лишним страниц. На первой полосе бросился в глаза портрет мрачного субъекта средних лет, снятого крупным планом; вокруг — более мелкие его фотографии в разных позах. Вероятно, газета рекламирует модного киноактера?.. На следующей странице он был показан в обществе болезненной особы с испуганными глазами; незнакомец тянулся к ней, но женщина отстранилась, загораживаясь рукой. Далее я увидел этого джентльмена в стальных наручниках; его обступили дюжие полисмены. Четвертая страница: мрачный дядя распростерся на полу, запрокинув голову… Кадры из новейшего «кинобоевика», что ли?.. На все семь столбцов протянулся заголовок: «Калифорния мэрдер» — калифорнийский убийца. Ну, ясно — в Голливуде состряпали очередной «стреляющий фильм», с неизменными бандитами, погонями и смертоубийствами… Но я, оказывается, не разобрался. Болтливый попутчик, захлебываясь от непонятного восторга, долго бормотал об арестованном накануне калифорнийском изверге. Описаниям его преступлений были отведены четыре газетные страницы.