В дальних плаваниях и полетах

— Впереди, милях в пятнадцати, открытая вода, — доложил он, вернувшись на судно.

Экспедиция пробивалась к цели. Но на подходах к Колючинской губе льды сдавили «Челюскина». Напрасны были попытки вырваться из тисков. Стихия влекла судно к скалистому острову Колючин. Едва миновала опасность напороться на камни, как возникла новая: льды остановились, и пароход оказался плененным у входа в Колючинскую губу.

«Челюскин» стоял недвижимо, а на расстоянии одной только мили льды сплошной массой двигались к Берингову проливу — такой близкой, но недоступной цели плавания. Взрывы аммонала сокрушали пласты и завалы, окружавшие судно. Ломами, кирками, пешнями полярники дробили лед, стремясь расширить трещины, но белые поля смыкались вновь, сводя на нет все усилия людей…

Об испытаниях, выпавших на долю экспедиции, Большая земля знала из радиограмм челюскинцев. 5 октября прибыла радостная весть: «Ветер переменился. Через ледяное поле, где производились взрывы, прошла трещина. Двинулись на восток». Однако торжество было коротким: льды снова зажали «Челюскина», и судно закружилось в дрейфе.

Выписывая диковинные петли и зигзаги, стиснутый ледяными полями пароход устремился на юго-восток. 3 ноября он очутился в Беринговом проливе, на пороге Тихого океана. Вслед за «Сибиряковым» еще один советский корабль в течение нескольких недель прошел по Северному морскому пути. Лишь несколько миль отделяли экспедицию от чистой воды, когда движение льдов, зажавших судно, внезапно резко изменилось: мощное течение повлекло их из Тихого океана назад, на север. Наступили тревожные дни: куда теперь понесет «Челюскина»?

На помощь дрейфующему судну пошел ледорез «Литке». Были часы, когда меньше десятка миль разделяло «Челюскина» и «Литке» и люди надеялись, что вот-вот экспедиционный пароход вырвется из ледовых объятий. Но мороз крепчал, разводья покрывались молодым льдом, а дрейф неумолимо уносил «Челюскина» все дальше и дальше. «Литке» отступил.

Челюскинцам предстояла неизбежная зимовка во льдах.

Солнце скрылось, сгустился мрак полярной ночи, но научные работы экспедиции не прекращались: ученые вели наблюдения за погодой, брали пробы воды с глубин Чукотского моря, запускали радиозонды, автоматически регистрировавшие температуру и давление в высоких слоях атмосферы. Гидробиолог Ширшов собирал планктон с поверхности и глубин, а радисты Кренкель и Иванов через станции мыса Северного и Уэлена передавали результаты исследований в Москву.

Казалось, ничто не потревожит белые громады, не нарушит гнетущее безмолвие полярной ночи. Но люди на судне, хорошо знакомые с капризами арктической стихии, готовились к встрече ледового штурма.

Их было сто пять, среди них — десять женщин и две девочки: Аллочка Буйко, дочь начальника полярной станции на острове Врангеля, и крохотная Карина, дочь геодезиста Васильева. Когда «Челюскин» вышел в плавание, Аллочке исполнился год. На судне она научилась ходить и произносить первые слова; одно из них было «море». Карина родилась у семьдесят шестой параллели и получила имя в память о месте своего рождения — Карском море. Тридцать первого августа 1933 года вахтенный штурман «Челюскина» записал в судовом журнале: «05.30. У супругов Васильевых родилась девочка. Счислимая широта — 70°46,5' сев., долгота 91°06? вост. Глубина — 52 метра». Позднее штурман добавил: «Имя девочки — Карина».

На борту судна сошлись люди разных профессий: моряки, ученые, летчики, радисты, водолазы, инженеры, плотники, слесари, повара, печники; были там художник, пекарь, кинооператор, врач, фотограф и журналист — корреспондент архангельской газеты, поступивший на «Челюскина» матросом, чтобы участвовать в интересной и важной арктической экспедиции.

Люди были различны по характеру, национальности, возрасту — от девятнадцати до пятидесяти четырех лет, но всех их роднили общность интересов, единство цели, готовность к борьбе и невзгодам ради успеха дела. Челюскинцы знали: о них помнят, родина неотступно наблюдает за ними.

Пришел Новый год, незаметно миновал январь, и вот уже задули февральские северные ветры, вздымая тучи снежной пыли, сбивая с ног. Белые громады теперь не казались окаменевшими — они передвигались, словно живые существа. Льдины расходились и снова смерзались, со скрежетом и гулом громоздились одна на другую, образуя хаотические гряды торосов.

Всё грознее теснились льды. Подчиняясь силе ветров и течений, они будто кружились в медленном хороводе. Порою льды вплотную придвигались к судну, но вдруг как бы передумав, разжимали холодные тиски.

Полярники понимали, что решается судьба «Челюскина» — в любой час может наступить неотвратимое бедствие. На палубе приготовили аварийный запас продовольствия, палатки, спальные мешки, теплую одежду, горючее и едва ли не самую большую драгоценность — радио. Каждый знал, что ему делать, когда прозвучит сигнал тревоги.

12 февраля физик Ибрагим Факидов записал в своем дневнике: «Весь день работал в палатке. Дрейф дошел до семи метров в минуту… Что ожидает нас в эту ночь? Живем, как на вулкане или открытых позициях. Издали доносятся глухие стуки».

Наутро вахтенный отметил в судовом журнале: «Северный ветер — семь баллов, пурга, мороз 30 градусов».

Сквозь пелену полярной метели виднелся мощный ледяной хребет, подступавший к судну. Смерзшиеся в сплошную гряду торосы беспокойно шевелились, будто потревоженные исполинские животные. Температура упала до минус тридцати шести градусов. Снег заметал палубу.

С оглушительным гулом лопались массивные ледяные поля, образуя новые гряды. Грозно надвигались они на судно, и не было силы, способной удержать их чудовищный напор. Ледяной хребет высотой с трехэтажный дом все ближе подбирался к «Челюскину». Настал час испытаний…

Общая тревога! Аврал!

Люди бросились на свои посты. Через борт полетели мешки, бочки, ящики. Вот уже спущен на лед маленький самолет-амфибия, и Бабушкин с механиками оттаскивают машину подальше.

Извиваясь петлей, ледяная гряда охватывает корабль. Края огромной подковы смыкаются. Заскрипела металлическая обшивка, затрещал остов судна. Нажим, еще нажим, еще — и будто тысячетонный молот загрохотал по корпусу «Челюскина».

— Продавило левый борт! — раздался заглушенный крик.

Льды прорвали обшивку ниже ватерлинии. В сорокапятиметровую пробоину с ревом хлынула вода, затопляя трюмы, коридоры, кубрики, каюты.

Полярники лихорадочно спускали за борт камельки, трубы, войлок, фанеру, глину, доски, кирпич — все, что могло пригодиться.

Корабль погружался, но люди продолжали сновать по палубе, сбрасывая на лед снаряжение, спасая шлюпки и боты. Носовая палуба скрылась под водой.

— Покинуть судно! Все на лед! — донесся приказ капитана.

Бежали по перекосившимся сходням, прыгали через борт. Начальник экспедиции и капитан пропускали мимо себя последних.

— Все? — спросил Шмидт.

Капитан Воронин утвердительно кивнул. Неистовый скрежет заглушил его слова.

— На лед…

Уже три четверти корпуса исчезло под водой…

— Борис! Борис!.. Могилевич!.. — послышались тревожные голоса.

Борис Григорьевич Могилевич, заведующий хозяйством экспедиции, стоял на палубе, словно раздумывая, серьезный, невозмутимо-спокойный. Корма поднималась все выше, и Могилевич, балансируя, с трудом удерживался на ногах.

— Прыгай, Боря! Скорее прыгай! — кричали ему друзья.