В доме Шиллинга
Шрифт:
– Потому что я убдился, что такіе глаза не годятся мадонн, – отвчалъ онъ, быстро подходя къ ней.
Мрачный гнвный взоръ скользнулъ по „глупому шаловливому ребенку“, который его такъ нескромно допрашивалъ. Онъ взялъ картину у нея изъ рукъ и сунулъ ее за одинъ изъ шкафовъ.
Люсиль повернулась на каблукахъ и лукаво улыбнулась.
– У барона Шиллингъ есть сердечныя тайны…
Ея взоръ искалъ Мерседесъ, которая посл его холоднаго отвта, молча и съ гордымъ спокойствіемъ, удалилась за мольбертъ, – она не хотла пройти черезъ зимній садъ, пока онъ былъ тамъ, а другого выхода въ садъ она не знала. Такимъ образомъ она невольно была свидтельницей маленькаго интермеццо [29] съ картиной.
[29] Интермеццо (итал. intermezzo,
Люсиль показала на нее.
– Она никакъ не можетъ оторваться отъ картинъ, – сказала она барону Шиллингъ. – Я думаю – не мало кровавыхъ сценъ видла она во время войны. Я, слава Богу, не видала всхъ этихъ ужасовъ, – продолжала она и, опускаясь въ близъ стоявшее кресло, спрятала ноги въ медвжьей шкур, раскинутой на каменномъ мозаиковомъ полу. – Когда стало очень опасно, Феликсъ отвезъ меня и дтей во Флориду, въ отдаленное помстье Цамору, принадлежащее Мерседесъ. Вся Южная Каролина была опустошена, Карлстонъ разрушенъ, Колумбія сожжена, и я узнала обо всемъ этомъ только тогда, когда пріхала Мерседесъ, чтобы приготовить меня къ прибытію моего бднаго Феликса, котораго вслдъ за тмъ привезли тяжело раненаго.
Она замолчала. Ея маленькое личико поблднло, и губы сжались. Ее вдругъ охватило воспоминаніе объ ужасныхъ часахъ смертельнаго страха, но она поспшила освободиться отъ него.
– Мерседесъ была похожа на цыганку, – такъ сожжена она была солнцемъ и небрежна въ одежд, – продолжала она, улыбаясь сквозь слезы. – Феликсъ говорилъ, что во время его транспортированія она дйствовала, какъ мужчина, – да, она совсмъ иначе создана, чмъ я. Съ кинжаломъ за поясомъ и съ револьверомъ въ рукахъ пробираться ночью въ кустахъ, чтобы развдать положеніе непріятеля или, завернувшись въ солдатскій плащъ, располагаться у бивачнаго огня – этого я ни въ какомъ случа не могла бы сдлать. Но должно быть ужъ это въ крови у испанокъ разыгрывать двушекъ Сарагоссы [30] во вредъ своей красот… Мерседесъ никогда не могла бы служить образцемъ Дездемоны, какъ моя мама со своими прекрасными руками, ch`er baron, – и въ глазахъ ея снова вспыхнулъ злобный огонекъ, – она получила страшный сабельный ударъ, и кровавокрасный рубецъ обвиваетъ, какъ змя, ея правую руку.
[30] 1808-1809 годы – осада Сарагоссы французами. Французы потеряли около 25 тысяч человек, а защитники более 50 тысяч. Большие потери испанцев объясняются большими потерями гражданского населения (более 30 000). Но гражданское население в тот момент в Сарагоссе нельзя было назвать мирным. Сражались все способные держать оружие – в том числе женщины и дети.
Высокая стройная женщина съ прекраснымъ чарующимъ лицомъ и хрупкой нжной фигурой, стояла у мольберта, и на ея смуглой рук, чуть прикрытой прозрачнымъ рукавомъ, виднлся кровавый рубецъ, знакъ, оставленный войной ея борцамъ.
Баронъ Шиллингъ по внезапному побужденію быстро подошелъ къ ней. Она обратила на него странно пылавшій взоръ, точно передъ ней снова была картина горящихъ городовъ и опустошенныхъ, покрытыхъ трупами полей.
– Но не такъ, не такъ! He безъ борьбы до послдняго издыханія – разв можно такъ, какъ овца, отдать себя на закланіе? – протестовала она указывая на гугенотку и такимъ образомъ какъ бы отвчая на слова Люсили насчетъ кровавыхъ сценъ; видно было что она не слыхала прочей ея болтовни.
– Я хотлъ представить женщину, умирающую за свой идеалъ, – сказалъ баронъ Шиллингъ спокойно.
Она посмотрла на него дико горвшими глазами.
– А мы?!
– А вы боролись за свои господскія права.
– He за побду духа, не за образованіе грубой массы? He за священную почву прекраснаго благословеннаго отечества?
И она отвернулась отъ него въ гордомъ негодованіи.
– Что знаютъ въ Германіи? – съ горечью продолжала она, пожимая плечами и взглядъ ея безцльно блуждалъ по комнат, между тмъ какъ дрожащіе пальцы
теребили ленту ея кушака. – Слпо преклоняются передъ идоломъ „гуманности“, лицемрно выставленнымъ Сверомъ, врятъ въ фальшивую маску, подъ которой скрываются зависть, желаніе сломить силу Юга, отнять у него власть въ государственномъ управленіи, сдлать нищими его гордыя благородныя фамиліи, – о милое нмецкое ослпленіе! Уничтожаютъ блыхъ братьевъ и нжничаютъ съ черной расой…– Разрзать веревки, которыми связанный былъ прикрпленъ къ земл, не значитъ нжничать. Эти чернокожіе люди…
– „Люди?!“ – прервала она его, съ насмшливой улыбкой, пожимая плечами и съ жестомъ невыразимаго презрнія глядя черезъ плечо.
Какъ серафимъ, стояла она въ своемъ бломъ одяніи, и въ этомъ гибкомъ тл жилъ ужасный предразсудокъ, жесткая душа, какъ бы въ противоположность вншней женственно-нжной красот.
– Теперь я понимаю, почему вамъ такъ противенъ нмецкій воздухъ, который стремится вытснить изъ темныхъ угловъ засвшую тамъ несправедливость, – сказалъ онъ, съ негодованіемъ глядя ей прямо въ глаза.
– Ахъ, да, я ужъ читала объ этомъ. И длается съ обычной нмецкой аккуратностью – и при этомъ нечего сомнваться, – продолжала она саркастически. – Насколько этими реформами нарушаются частныя наслдственныя родовыя права, на это не обращаютъ вниманія эти исправители вселенной. – Ея сдержанный голосъ дрожалъ отъ волненія, и потому эта гордая замкнутая въ себ женщина перемнила тему разговора. – Врите ли вы серьезно, что мы тамъ, наконецъ, достигнемъ нашей цли? – спросила она повидимому холодно и спокойно, указывая по направленію къ монастырскому помстью.
– Я хочу этому врить, потому что не желалъ бы потерять вру въ прекрасную чувствительность женскаго сердца, – отвчалъ онъ съ какой-то гнвной улыбкой. – Но мн бы страстно хотлось, чтобы это не совершалось какъ можно доле…
Она собралась было уже уходить и стояла на порог стеклянной двери; услыхавъ эти слова, она повернула къ нему голову и спросила: „почему?“
– Этого вы не должны бы спрашивать, такъ какъ каждую минуту видите, что дти внесли въ мою жизнь невыразимое счастье… Я потеряю своихъ любимцевъ, какъ только бабушка примирится съ ними, а кто можетъ безъ боли отказаться отъ любви, которая освщаетъ его существованіе?… Дти привязались ко мн, – онъ остановился на минуту, – или вы и въ этомъ отказываете нмцу? – спросилъ онъ не то съ ироніей, не то серьезно. Онъ увидлъ, какъ подъ опущенными рсницами омрачился ея взоръ.
– Какъ можете вы такъ говорить, баронъ! – вскричала Люсиль. – „Отказать“! Смшно! Разв донна Мерседесъ не намрена безъ пощады и милости бросить моихъ несчастныхъ дтей въ это ужасное разбойничье гнздо?
Донна Мерседесъ не обратила никакого вниманія на это язвительное замчаніе.
– Я никогда не позволяла себ возражать противъ послдней воли моего брата, – сказала она барону Шиллингъ. – Но я бы солгала, еслибы сказала, что не желала въ глубин души, чтобы старая женщина изъ монастырскаго помстья продолжала упорствовать и отвергать своихъ внуковъ, потому что тогда вступили бы въ силу права, переданныя мн Феликсомъ по завщанію, и я могла бы сказать: „это мои дти!“ – Она невольно прижала свою тонкую руку къ груди и въ эту минуту изъ всхъ женскихъ фигуръ, наполнявшихъ мастерскую, была самой обворожительной съ выраженіемъ глубокой ревнивой нжности, которая никому не уступитъ своего кумира.
– Это молчаливое выжиданіе противно мн, оно настоящая пытка для меня, – продолжала она. – Иногда мн нужна бываетъ вся моя сила воли, чтобы не взять вдругъ дтей и не явиться съ ними къ бабушк, чтобы положить конецъ неизвстности и самовольно вызвать окончательное ршеніе…
Она замолкла при вид его протестующаго жеста.
– Но этого не случится, – прибавила она упавшимъ голосомъ и покачавъ головой. – Однако хотлось бы мн видть по крайней мр начало, первый шагъ къ цли…
– He дадите ли вы мн взглянуть въ бумаги Феликса? Пожалуй, он намъ понадобятся, – сказалъ онъ.
– Он къ вашимъ услугамъ.
И сдлавъ ему рукой знакъ слдовать за ней, быстро вышла въ садъ.
Люсиль вскочила и пошла съ ней. Она оперлась на руку барона Шиллингъ, когда они шли по платановой алле къ дому.
– Вонъ онъ опять стоитъ у забора, этотъ противный дядюшка, который тогда такъ нагло хохоталъ изъ своей комнаты, – проговорила она. – Заборъ довольно высокъ, изъ-за него только и видно, что ястребиный носъ и щетинистые волосы, но у меня зоркіе глаза и прекрасная память, – лицо осталось у меня въ памяти точно сфотографированное,- я узнала его съ перваго взгляда… Помяните мое слово, баронъ, старая лисица пронюхала что-то, – очень ужъ часто онъ заглядываетъ черезъ заборъ.