В движении вечном
Шрифт:
КНИГА ВТОРАЯ
БИРЮЗОВОЕ ЛЕТО
Лето,
Пылкого солнца горячие ливни,
Шелест полуденный вольных ветров,
Далей безоблачных хмель шаловливый,
Таинства звуков малиновый звон.
Сойди к детства реке желто-рыжим знакомым проселком. Брызги свежести отрадной, буйных нив изумрудный ликующий жар... Песка золотистого пышное пламя -- босоногим мальчишкой проворным погрузись, приумолкнув и робко в обжигающую его нежину, по крупице заветной вбери с бережливой украдкой роскошный, рассыпчатый бархат... И вдруг отчаянно, разом, сорвись на бегу с трехметрового выступа в ядреную звонкую синь, резвым "дельфином" стремительно вынеси струною упругое, ловкое тело на величаво послушную, плавную ширь... И там лишь на самой шири, скользнув невесомо на спину и раскинув раздольно руки, обнимая наотмашь бескрайние выси, словно растворись навсегда безмятежно в струистых животворных водах.
Иволги певучий праздник, голосов в зазеркалье игривом перламутровый трепетный звон. С наплывного бревенчатого мостика загляни снова в даль, переливчатой дымкой манящую... Будто выглянул в радужных бликах растерянно, приоткрыв потайное окошко, белесый застенчивый листик заливного песчаного островка; глянцевой искрою ласково дышит голубая ленивая гладь, а на бескрайних просторах ее, на самой шири -- детство русоголовое словно застыло навек заворожено по коленца в воде: сорванцом загорелым, в задумке неведомой, с прозрачной удочкой в руках.
Загляни снова вдаль, в дней минувших святые страницы. Там есть и твое бирюзовое лето. Золотистою кистью, неповторимой палитрой расписал прозорливо, усердно его навсегда всемогущий и щедрый живописец.
ГЛАВА ПЕРВАЯ
ПОЭТЫ ПРИДУМАЛИ?
1
Антон
1976 год.
Эпоха развитого социализма.
Расцвет ее... и конец почти самый.
Вскоре назовут ее "эпохой застоя".
В самом начале июля появился в поселке серьезнолицый, так, особо ничем не примечательный с виду студент-дорожник. По старому большаку вели тогда магистральную бетонку, и студентов часто присылали на практику.
Иногда ведь бывает, как ни глянь и где ни глянь, все одно в одно у человека; у Антона же было как раз наоборот. Невысокий, худощавый, остроплечий как мальчуган двенадцатилетний, он, вследствие ранней седины, выглядел значительно старше своих двадцати. Наряди его в приличный костюм, рубашечка-галстук, и перед вами тотчас вылитый инженер, интеллигенция, но одевался
он всегда в вытертую до бела жинсовку. Учился на дорожного строителя, закончил три курса политехнического, а сам не раз признавался с усмешкой своим новым знакомым в поселке:– -- Кто в сорочке на свет, а я так, видать, с гитарой!
– - А что ж твои дороги? -- поинтересовался однажды Игнат.
– - Шаблон, технология. Такие дороги еще лет сто штамповать под линеечку будут, -- услышал в ответ.
– - Что ж пошел тогда в политехнический?
– - Серьезный диплом в жизни никогда не помеха. Да и армия... не хотелось, пацаны, загреметь. Сей институт, по-моему, лучше всего пройти заочно.
Творческий люд, в особенности под хороший бокал непрочь по-рассуждать на эротические темы ? Антон же, напротив, не пил даже шампанского, а из поселковых красавиц за целое лето так и не присмотрел ни единой, хотя приглянулся своей деликатной серьезностью, по их же признаниям, многим. Казалось, он здесь вообще не обращает никакого внимания на женский пол, как, впрочем, и на все остальное за исключением своего ансамбля, хоть и не имел здесь с него ни копеечки.
Когда впервые взял в руки гитару, наверняка, и не вспомнит. Бренчал до самозабвения в школьном ансамбле, потом в институтском. Множество друзей и знакомых появилось у него вскоре среди городских музыкантов, некоторые работали в веселых заведениях столицы, и не раз просили выручить, подменить на вечерок кого-нибудь из приятелей.
– - В кабаках класс лабануть! -- рассказывал Антон в первый же вечер своим новым знакомым в поселке. -- Четвертак за вечер всегда есть, а уж как пошла на больных холява, так, глядишь, и степуха целая.
– - Каких таких... "больных"? -- переглянулись между собой неопытные провинциалы.
– - Н-ну, нормальный человек, работяга обычный ведь не будет музон за мани-мани заказывать, вот мы их и зовем "больными", -- охотно и как-то уж очень просто прояснил Антон их очевидное недоумение.
У него была весьма своеобразная манера говорить и рассказывать: медлительно, почти без эмоций, разделяя отдельные слова и фразы коротенькими паузами, с легкой усмешкой человека уже немало повидавшего на своем веку. Ему нельзя было не верить, и даже самые авторитетные "бойцы" в поселке слушали его рассказы с какой-то удивительной для них деликатностью.
– - Раз в конце подваливает один нерусский, сует двадцатник, -- продолжал он далее. -- Да-а-рагой, хачу "Сулико"! А я-то, мне что за фишка, без разницы, "Сулико", так пускай "Сулико". Пожал-ста, и рад бы, одно только режет на голом корню: саму мелодию знаю прекрасно, а ни словечка бум-бум. И как исполнять, без понятия, руки вверх, и уже на обратный червонцы, а тут мои пацаны как угледят! И давай меня все разом на уши ставить... Облом бы приснился, кабы не впервый раз! Только, что в первый раз и выручило.
– - А сами они что, разве все песни знают? -- удивились посельчане.
– - Э-эт запросто! -- улыбнулся в ответ как-то уж очень интересно Антон. -- Давай мани, и хоть японский гимн тебе слабают.
– - Как так, по-японски?!
– - А коль бутылёк уж на душу плюс стопарик на грудь? Любые слова по болтам, хоть по-японски, а хоть... Я после и сам точно так навострился.
Тут все присутствующие почти хором стали упрашивать его продемонстрировать свое умение.
? Пожал-ста, а что вам желательно?
? "Клен"! ? первым выкрикнул кто-то.
? Запросто.
И Антон без всякой паузы, "запросто" затянул ладком задорным знакомый припев этого очень популярного тогда советского шлягера. Что бы подумал англичанин, внезапно услышав столь невообразимо оригинальную связку из ненароком запрыгнувших под мелодийную ритмику слов, то оно так и останется навсегда неизвестным, а вот посельчане, знакомые с английским лишь по двум школьным урокам в неделю ? они тогда только слушали да переглядывались... Познее Антон повторил свой лингвистический фокус на танцах в клубе и перед всей остальной местной публикой.