В движении вечном

Игната Горанского, в общем-то, никак нельзя отнести к людям "злым". У него открытый взгляд, он всегда готов был помочь однокласснику в учебных и прочих мальчишечьих делах. Готов был помочь вне зависимости от того, кем тот являлся в классной иерархии, потому и за помощью к нему всегда обращались легко и охотно. У него никогда не было этой особой наглости, "второго счастья" по известному выражению, когда нужно непременно двинуть вперед всех, пускай даже по головам. К нему всегда тянулись животные.

Но был, был и неслабый бесенок в душе его. И вот, когда к ощущению всевластия и безнаказанности классного диктатора добавлялась еще и скука... Вот, вот! -- и набор тот классический, когда наши бесы внутри торжествуют в особенности.

* * *

... Она была среднего роста, сухощава до крайности, нескладна фигурой. Она никогда не улыбалась весело, жизнерадостно, она никогда не сияла улыбкой. Она всегда казалась придавленной тяжко, придавленной фатально чем-то неподъемно тяжким извне, и сама ее сутулость была необычной, не в виде весьма распространенного среди людских фигур вопросительного знака, а в виде тупого геометрического угла, поставленного на один из концов вертикально, торчмя.

Сутулость ее казалась именно фатальной, неотъемлемой, словно явственной меткой, переданной в награду за какие-то неблаговидные делишки еще из Мира того предыдущего. Вдобавок и ее голос, скрипучий и низкий также казался придавленным тяжко, фатально, неотъемлемо.

– - Скрипучая жизнь твоя, дамочка! -- наверняка так и подмывало про себя воскликнуть человеку бывалому, взглянув хоть раз на Круглову.

В совокупности это также давило, угнетало, тянуло куда-то вниз с безысходностью. Известно взрослому люду, каково в нашей жизни приходится, когда такой вот крючок давленый поставлен судьбой наверху по служебной лестнице, что же тогда говорить о студенческой доле, когда в известном смысле зависимость почти полная.

Ведь даже когда просто решаешь задачу у доски, как колоссально значит один только взгляд наставника, светлый, приветливый взгляд! Как колоссально значит лишь настрой на благо, просто искренний позыв услышать хороший ответ. Легкий кивок, ободряющая улыбка, нужное слово с мельчайшим налетом подсказки -- как эликсир живительный, как мозговой ускоритель, как источник неисчерпаемый подлинного вдохновения.

Но Кругловой достаточно было невзлюбить.

За что?

Пожалуй, здесь всегда заключалась наибольшая загадка. Но ей достаточно было только невзлюбить, и тогда она только давила.

Вот ты и впрямь у доски, ты решаешь задачу. Задача совсем несложна, ты знаешь, уверен, и как тут сплошать?.. Твой ученический мелок скользит по гладкой поверхности аудиторной доски легко, уверенно, споро; время от времени ты с надеждой поглядываешь украдкой на пригнутый "крючок", ожидая лишь кивка, чуть заметной улыбки, согласного слова.

Но:

– - Са-а-вершенно неверно! -- восклицает нежданно она.

И тот час, как холодом, где-то внутри:

– - Как, н-ну и... где?

Обрывается где-то внутри, и ты теперь лихорадочно ищешь, вглядываешься пристально в ровные рядки математических формул. Ты лихорадочно ищешь, где?.. И где же она, та оплошность?

Та-ак, вроде... Вроде, полный порядок в основе. Может... а может просто механику вляпил, описка случайная?

Ты ищешь и дальше волнительно, однако теперь не спеша, с медлительной скрупулезностью перебирая каждый значок, каждую цифру. Ты опять не находишь, и теперь ты недоумеваешь еще более, и вся остальная аудитория вместе с тобой, другие ребята переглядываются и пожимают плечами... И лишь единственно давленный гнутый крючок, прислонившись нескладно к столу, взирает с торжествующей улыбкой, свинцово морщиня сухощавое личико, словно смакуя тем самым всеобщее недоумение.

– - Са-а-вершенно неверно! -- гвоздает безжалостно снова и снова.

Однако... однако.

В конце-то концов, где же ошибка?

Это теперь даже не просто интересно, это теперь интригует... И вот! -- наконец-то приходит время открыть этот ларчик.

– - Функцию как обозначили?

Ты называешь в ответ знакомую литеру греческого алфавита. Называешь по-прежнему в недоумении, мол, ну и что?.. И что такого, ну вот так. Пускай себе и так, и разве здесь принципы?

– - А надо вот так! -- грохочет всевластно, неоспоримо в ответ, и тотчас следует непостижимая отметка в журнал.

– - Соответствующие обозначения как таблицу умножения следует знать... Са-а-вершенно неверно!

5

С другой стороны

Из предыдущих картинок и характеристик, казалось бы, можно сделать однозначный вывод. Круглова Людмила Петровна есть человек "злой", причем близко к крайним в этом смысле проявлениям. Читая предыдущее в юном возрасте, мы наверняка так бы и определили. Но вот к достаточно зрелому возрасту постепенно приходишь, как порой непросто в этом мире с сиюминутными оценками, и то, что выглядит простым и однозначным, при стечении иных жизненных обстоятельств может вдруг обернуться совершенно противоположным.

Когда-то был закадычный друг у отца Игната. Частенько наведывался в гости, как водится, заходил на огонек "по сто грамм", и просто перекинуться парочкой слов под соответствующее настроение.

Разумом тогда Игнату казалось, что нет в мире человека добрее Валерия Степаныча. Внешне тогда тот виделся низеньким, крепко сбитым здоровячком с будто раз и навсегда одетой на лицо добродушной улыбкой. Улыбка эта раз за разом расплывалась вширь да маслянистых, сузившихся в щелочки глаз, переходя то и дело в коротенький частый смешок.

Вне разума Игната никогда по-детски не "тянуло" к этому человеку. Да и тот никогда не заговаривал с ним между прочим, как это непременно случается, когда заговаривают с детьми просто любящие детей взрослые. Несмотря на всегдашнюю маслянистую улыбку, чисто интуитивно, душой Игнат всегда ощущал непреодолимую дистанцию, но, тем не менее, разумом ему казалось, что в мире нет человека добрее Валерия Степаныча.

Какое семейство без ссоры?

Случалось такое и у отца с матерью. Переживая, может быть, еще больнее, Игнат тогда даже завидовал сыну этого человека, своему ровеснику. Игнату казалось, что в семействе человека с такой всегдашней добродушной улыбкой раздоры просто невозможны.

Но вот случилась одна из бесчисленных по жизни классических вариаций на тему двух гоголевских "иванов". Аналогично повздорив по мелочи, прежние друзья разошлись и разошлись навсегда. Больше Игнат никогда не видел дома среди гостей Валерия Степаныча.

Дома не видел, однако тот был школьным учителем, и, начиная с восьмого, преподавал у них в классе. Теперь Игнат снова наблюдал этого человека, наблюдал на уроках почти ежедневно, однако теперь даже и представить невозможно было прежнее. Невозможно было даже представить, что это тот самый Валерий Степаныч, тот самый, в расплывчатых маслянистых глазках, круглолицый добрячок со всегдашней улыбкой.