В гостях у турок

— А что-жъ изъ этого? Было-бы чисто да мягко и чтобы мн этихъ поганыхъ мордъ лакейскихъ во фракахъ не видть. Словно актеры какіе, князей разыгрывающіе. Да и постояльцы-то вс во фракахъ. А мы любилъ по просту, по домашнему… Намъ хоть турецкая, хоть персидская гостинница, но была-бы постель почище.

— Да у насъ даже и свое постельное блье. и подушки, и пледы вмсто одялъ есть, если ужъ на то пошло, — проговорила Глафира Семеновна.

Армянинъ стоялъ въ раздумьи и чесалъ затылокъ.

— Хочешь, дюша моя, я тебя у себя за пять франки, самая лучшая комната уступать буду? — произнесъ онъ, наконецъ.

— У васъ въ квартир? — быстро спросила Глафира Семеновна.

— Да, у насъ въ квартыр, барыня. — Здсь на верху, надъ лавкомъ. Ходы на насъ посмотрть комната, Николай Иванычъ, ходы на насъ, барыня, дюша моя…

И армянинъ потащилъ супруговъ къ себ въ квартиру, находившуюся надъ лавкой. Нюренбергъ шелъ сзади, пожималъ плечами и уврялъ, что для такого именитаго господина въ простой квартир останавливаться неудобно, потому что нтъ ни прислуги настоящей, ни ресторана.

— Пшитъ! — крикнулъ на него армянинъ, сдвинувъ брови и строго выпуча глаза — Чего ты кричишь? Чего, какъ собака, лаешь! Бакшишъ теб надо? Я дамъ теб бакшишъ. А вамъ, барыня, дюша моя, я дамъ сынъ для прислуга, дочка для прислуга и самъ Карапетъ Абрамьянцъ будетъ прислуга. Николай Иванычъ лубитъ самоваръ? Будетъ и самоваръ.

— Даже и съ самоваромъ? — улыбнулся Николай Ивановичъ. — А гд возьмешь его?

— У сосда-кафеджи возьму, эфендимъ.

Комната армянина была относительно чистая.

Стояла большая софа по стн, на полу лежали два нарядные ковра, нсколько внскихъ буковыхъ стульевъ…

— Для барыня ваша, эфендимъ, тоже софа поставимъ, — сказалъ армянинъ. — Кровать у меня нтъ, а софа, сколько хочешь, есть.

Супругамъ комната понравилась, а Глафира Семеновна даже промолвила:

— Да на софахъ-то даже еще лучше спать. Я люблю.

— Еще бы. И будетъ это совсмъ по-турецки, — прибавилъ супругъ. — А то пріхали въ Турцію и живемъ въ какой-то Англіи, гд все англійскія морды во фракахъ. — Согласна, Глаша, сюда перехать?

— Да отчего-же?.. Съ удовольствіемъ… Попроще-то, право, лучше.

— Ну, такъ и останемся.

Нюренбергъ сдлалъ кислое лицо, а армянинъ взялъ правую руку Николая Ивановича, сказавъ:

— Добраго дло будетъ! Жыви! Спи! Кушай! Шашлыкъ, бифштексъ хочешь — самый лучшій, первый мясо изъ лавки дамъ, и дочка моя сейчасъ все сдлаетъ.

— Ахъ, даже и съ кушаньемъ можно? — обрадовалась Глафира Семеновна. — Такъ вотъ пожалуйста намъ сейчасъ по хорошему бифштексу велите изжарить. Просто тошнитъ даже — вотъ какъ сть хочу. Чаемъ и кофеемъ набулдыхиваемся, а я еще ничего не ла сегодня.

— Даже и не два бифштекса давайте, а четыре, прибавилъ Николай Ивановичъ.

— Четыре? Пять сдлаемъ, дюша моя. И самый первый сортъ сдлаемъ! — воскликнулъ армянинъ.

Николай Ивановичъ снялъ пальто, слъ на софу и тотчасъ-же отдалъ приказъ Нюренбергу:

— Позжайте сейчасъ въ гостинницу, спросите тамъ счетъ и привезите сюда наши вещи. Пусть человкъ изъ гостинницы съ вами сюда прідетъ. Онъ получитъ съ меня по счету деньги.

Понуря голову и разводя руками, вышелъ изъ комнаты Нюренбергъ.

— Ахъ, нехорошаго дло, эфендимъ, вы длаете! Самаго безпокойнаго мсто вамъ здсь будетъ! — бормоталъ онъ.

LXXVII

И вотъ супруги Ивановы на квартир у армянина Карапета Абрамьянца. Началось приведеніе въ порядокъ комнаты для жильцовъ. Карапетъ съ сыномъ Аветомъ, парнишкой лтъ пятнадцати, черноглазымъ и ужъ съ засвшими на верхней губ усиками, втащили въ комнату вторую софу и даже повсили надъ ней хорошій турецкій коверъ, а сверху ковра маленькое зеркальце.

— Для госпожи барыни твоей постель будетъ, — похвастался Карапетъ Николаю Ивановичу и прибавилъ:- А въ зеркало можетъ свои глазы, носъ и губы смотрть, съ блила и румяна мазать.

— Да что вы! Разв я мажусь? — обидлась Глафира Семеновна.

— О, дюша моя, нтъ такова барыня на земл, которая не мажетъ себ лицо и глазы! Моя дочка совсмъ глупый двченка, а тоже мажетъ и глазы, и носъ, и щеки, и уши. Какъ праздникъ большой, такъ сейчасъ папенька и слышитъ: «папенька, дай на пудра, папенька, дай на румяновъ».

Внесли мдный тазъ, мдный кувшинъ съ водой, и Карапетъ опять сказалъ:

— Вода сколько хочешь, дюша мой, Николай Ивановичъ. Можешь съ наша вода даже кожу съ лица смыть. Ну, теперь все. Будь здоровъ, дюша мой. Подушковъ и одяла не надо?

— Не надо, не надо. Подушки, блье и одяла сейчасъ нашъ проводникъ привезетъ, — откликнулась Глафира Семеновна.

Карапетъ осмотрлъ комнату и улыбнулся, торжествуя.

— Хочешь, эфендимъ, еще коверъ могу дать? Хочешь, барыня, клтку съ канарейкомъ могу на окошко повсить?

— Не надо, ничего больше не надо. Теперь-бы только пость.

— Сыю минута бифштексъ будетъ. Самая первый сортъ мяса дочк далъ. Сейчасъ дочка Тамара бифштексъ принесетъ, шашлыкъ принесетъ.

— А у васъ дочку Тамарой звать? Какое поэтическое имя! — замтила Глафира Семеновна.

— Такъ и жена мой звали. И жена мой была Тамара.

— А гд-же жена ваша?

— Богъ взялъ, указалъ рукой на потолокъ Карапетъ и прибавилъ:- Шесть годовъ теперь я холостой малчикъ. Хочешь водка, дюша мой, выпить передъ бифштексъ? быстро спросилъ онъ Николая Ивановича.

— Да разв есть? — воскликнулъ тотъ, улыбаясь.

— Русской водка нтъ, но турецкій раки есть. Томатъ кислый есть на закуска, петрушка есть на закуска, сельдери, паприка, чеснокъ… Это арменски закуска.

— Глаша, я выпью рюмку, заискивающе обратился къ жен Николай Ивановичъ. — Выпью, хорошенько помъ и по петербургски соснуть часокъ другой прилягу.

— Да пей… — пожала плечами Глафира Семеновна и спросила армянина:- Отчего это, Карапетъ Аветычъ, въ Турціи водку дозволяютъ, если самъ мусульманскій законъ ее запрещаетъ?

Армянинъ наклонился къ ней и проговорилъ:

— Турки-то, барыня, самый большой пьяница и есть, но они по секретъ пьютъ, на ночь, когда никто не видитъ. О, это большой доходъ для нашего султанъ!

Въ дверь заглянула миловидная двушка въ синемъ шерстяномъ плать, съ засученными по локоть рукавами и въ передник.

— А вотъ и обдъ для мои первые гости готовъ! сказалъ Карапетъ. — Дочка моя Тамара. Ходы на насъ, Тамара! Ходы на насъ, дюша мой! поманилъ онъ двушку и заговорилъ съ ней на гортанномъ нарчіи.