В гостях у турок

Та, покраснвъ, вошла въ комнату и спрятала руки подъ передникъ. Это была двушка лтъ семнадцати, брюнетка до синевы, съ волосами, заплетенными въ нсколько косичекъ, которыя спускались ниже плечъ и оканчивались красными бантиками. Глафира Семеновна протянула ей руку, сказалъ и Николай Ивановичъ: «здравствуйте, барышня».

— Ни слова не знаетъ по-русски, отрицательно покачалъ головой отецъ. — Ни Аветка, ни Тамарка — ни одинъ слова, дюша мой. Только по-армянски и по-турецки.

— Такъ мы, какъ поздороваться-то, и по-турецки знаемъ! Селямъ алейкюмъ, барышня, — сказалъ Николай Ивановичъ.

Двушка тоже что-то пробормотала и поклонилась.

— По-французски въ училищ она училась, по-французски пятьдесятъ, шестьдесятъ словъ знаетъ, сообщилъ папенька и опять заговорилъ съ дочкой на гортанномъ нарчіи.

— Все готово… Обдъ готовъ… Садитесь за столъ, — прибавилъ онъ супругамъ, вышелъ въ сосднюю комнату и загремлъ тамъ посудой.

Запахло жаренымъ мясомъ, и отецъ, сынъ и дочь начали вносить въ комнату глиняныя плошки, тарелки, бутылки и рюмки. Карапетъ накинулъ на столъ салфетку и сейчасъ-же похвастался:

— У меня не такъ, какъ у турки… У меня, дюша мой, и салфетка на стол, и вилки есть, и ножикъ. Мы люди образованные…

Вскор вс яства и питіи были поставлены, и супруги сли за столъ. Прислъ и Карапетъ. Красовались на блюдц три громадные маринованные томата, лежали на тарелк корни петрушки, сельдерея, стручки зеленаго перца. Пріятно щекотали обоняніе и бифштексы. Глафира Семеновна взяла кусокъ мяса себ на тарелку и сказала Карапету:

— Вотъ у васъ я сть бифштексъ не боюсь. Я знаю, что армяне лошадиную говядину не дятъ, а въ турецкомъ ресторан не ршилась-бы.

Армянинъ наклонился къ ней, тронулъ ее громадной ладонью по плечу и сказалъ:

— Такой говядина, какъ у меня, дюша моя, у самаго падишахъ нтъ.

Онъ налилъ изъ бутылки въ дв рюмки желтоватой жидкости и выпилъ вмст съ Николаемъ Ивановичемъ. Тотъ проглотилъ и сморщился.

— Фу, сатана какая! Что это съ перцемъ, что-ли?

— Безъ перцомъ. Самая хорошая турецкая водка.

— Боже мой! Турецкая водка… Слушаю и ушамъ своимъ не врю, что въ мусульманской Турціи водка есть! — проговорила Глафира Семеновна. — Не такъ я себ Константинополь воображала. Я думала, что здсь объ вин и водк говорить даже запрещено.

— Самая лучшая водка, дюша мой, — продолжалъ Карапетъ:- но турецкая водка всегда ротъ и горло кусаетъ, когда это одну румку пьетъ. Выпей дв и пріятное удовольствіе въ брюх будетъ.

И онъ налилъ вторично въ рюмки. Николай Ивановичъ взглянулъ на жену.

— Разв ужъ изъ-за томатовъ только выпить. Томаты маринованные очень хороши. Ну, по-русски, хозяинъ… Ваше здоровье… Очень радъ, что судьба меня столкнула съ вами. Обдъ прелестный. Домашній, безхитростный, но это то я и люблю.

Не хулила ду и Глафира Семеновна и кушала съ аппетитомъ мясо, и томаты, и рисъ съ шафраномъ, поданный къ шашлыку, но когда Карапетъ въ третій разъ сталъ наливать водку въ рюмки, строго произнесла:

— Это ужъ чтобъ послдняя была.

— Послдняя, послдняя, мадамъ, дюша мой, — отвчалъ Карапетъ, улыбнулся и прибавилъ: — Мой жена, дюша мой, тоже вотъ такъ, какъ ты, не давала мн пить много водки. Теперь твое и барыни здоровье, эфендимъ, — чокнулся онъ съ Николаемъ Ивановичемъ, выпилъ и принялся сть сырой корень петрушки, хрустя зубами и похваливая:- Хороша арменска закуска, здорова арменска закуска.

Когда обдъ былъ конченъ, Карапетъ тронулъ Николая Ивановича ладонью по плечу и сказалъ:

— Хочешь, дюша мой, эфендимъ, я тебя сегодня по-русскому угощу?

— Нтъ, нтъ, ужъ довольно. Пожалуйста довольно насчетъ вина! — замахала руками Глафира Семеновна.

— Стой, барыня! Стой, мадамъ! Не вино… Сама похвалишь. Сама скажешь, что Карапетка хорошій человкъ. Сегодня субботъ, Николай Иванычъ, завтра праздникъ воскресенье… Ты теперь ложись и спи и гляди хорошій самый лучшій сонъ, а я пойду въ лавку. Ты, дюша мой, проснешься, а я лавку запру и пойдемъ мы съ тобой, дюша мой, въ баню.

— Въ баню? А что? Да вдь это прекрасно. Глаша, какъ ты думаешь? — спросилъ Николай Ивановичъ жену.

— Иди. Но только ужъ пожалуйста тамъ не пить.

— Въ бан-то? Да какое-же тамъ питье! Съ удовольствіемъ, съ удовольствіемъ, Карапетъ Аветычъ, схожу съ тобой въ баню. Много я про турецкую баню слыхалъ, а теперь воочію ее увижу. Пойдемъ, пойдемъ. А вернемся — ты мн самоварчикъ изобразишь. Общалъ вдь самоваръ.

— Будытъ, будытъ… И самоваръ посл баня будытъ, — кивнулъ армянинъ.

— Глаша! Да вдь это восторгъ что такое! Какъ должны мы быть благодарны случаю, что повстрчались съ Карапетомъ Аветычемт.

Карапетъ стоялъ и кланялся.

— Такъ въ баню сегодня вечеромъ? Хорошо. Прощай, дюша мой, прощай мадамъ, — сказалъ онъ, протянувъ постояльцамъ свою громадную руку и удалился.

LXXVIII

Супруги долго-бы еще спали крпкимъ послобденнымъ сномъ, но Николая Ивановича разбудилъ армянинъ-мясникъ. Онъ проникъ черезъ незапиравшуюся дверь, стоялъ около софы надъ Николаемъ Ивановичемъ и говорилъ:

— Вставай, баринъ! Вставай, эфендимъ! Вставай, дюша мой, пора въ баня идти.

Николай Ивановичъ открылъ глаза, увидалъ передъ собой при свт горвшей на стол лампы крупную волосатую фигуру въ феск и съ засученными рукавами рубашку и сразу вскочилъ и слъ на соф.

— А вещи наши изъ гостинницы привезли? — спросилъ онъ.

— Привезли, привезли. Я и счетъ за тебя, дюша мой, заплатилъ. Сейчасъ внесутъ твои вещи. А счетъ четыреста двадцать и три піястръ.

— Сколько? — испуганно спросилъ Николай Ивановичъ, но когда Карапетъ повторилъ сумму и прибавилъ, что это піястры, а не франки, онъ тотчасъ-же сообразилъ и сказалъ:- Да, да… Піястръ — семь, восемь копекъ. Ну, это еще не очень сильно ограбили. Глаша! вставай! — крикнулъ онъ жен, которая продолжала еще спать на своей соф, свернувшись калачикомъ.

— Пріхали? — откликнулась съ просонья Глафира Семеновна. — А какая это станція?

— Вишь, какъ заспалась! Думаетъ, что все еще по желзной дорог демъ. Ну, пусть она лежитъ. Давайте сюда наши вещи.

— Аветъ! Тамара! — ударилъ въ ладоши хозяинъ и заговорилъ что-то на гортанномъ нарчіи.

Дверь распахнулась, и дочь его и сынъ начали втаскивать подушки, свертки, картонки. Наконецъ, самъ Карапетъ съ сынишкой втащилъ сундукъ супруговъ.

— Глаша! Смотри-ка, какой любезный Карапетъ Аветычъ-то, сказалъ Николай Ивановичъ жен. — Чтобъ не будить насъ, принялъ вс наши вещи и по счету изъ гостинницы за насъ заплатилъ.