В кабинете психоаналитика. Эмоции, истории, трансформации

Лучиано и кот со свежими гипотезами

Опишу несколько сеансов с мальчиком двенадцати лет на четвертом году анализа в период перед Рождественским перерывом.

Пациент: (Приходит вовремя, садится и сразу вынимает из кармана тюбики с клеем): Один — из магазина моделей на улице N (улица, где живу я), два другие — от синьора М. Мне они нужны, потому что я должен закончить две модели: одну — самолета из бальзы, другую — корабля.

Аналитик: Самолет и корабль — это об отъезде, о путешествии. Нужно столько тюбиков с клеем, чтобы построить хорошие корабли и хорошие самолеты, скоро каникулы.

Пациент: (Рисует кота черным карандашом в середине листа бумаги.)

Аналитик: Кот один в серединке листа, ты, наверное, тоже чувствуешь себя очень одиноким при мысли об отъезде.

Пациент: (Начинает обводить кота контурами... Вспоминает, что делал так и с машиной, повторяет контур за контуром, пока они не превращаются в круги.)

Аналитик: Ты почувствовал себя раскрытым, вот ты и рисуешь круги — правильные фигуры, которые упаковывают и скрывают чувство одиночества?

Пациент: Я еще вспоминаю русские матрешки с разными слоями.

Аналитик: Наверное, это маленький Лучиано чувствует себя одиноким, и его укрывают и защищают большие Лучиано.

Пациент: Я думал о другом своем рисунке — об искрящейся елке со звездой, я ее нарисовал фломастерами, они так гладко красят и у них прозрачные колпачки.

Среда.

Я звоню, чтобы отменить сеанс, так как простудился.

Четверг.

Лучиано звонит, чтобы узнать, состоится ли сеанс, я подтверждаю, что состоится.

Пациент: Рисую, вот, может быть, это стадион. Надо его сделать поменьше. (Пытается свернуть листок.) Это кость или позвонок, если ее укоротить.

Аналитик: Стадион и кость — укороченные — наверное, как наша неделя анализа, потерявшая один сеанс.

Пациент: Да, и тут футбол, и там футбол.

Аналитик: Думаю, не я ли это по телефону тебя отфутболил и не сердишься ли ты?

Пациент: Ну, ладно, не будем преувеличивать. В конце концов, только один день. Я был с другом Ферраццано, он пришел, хотя и опоздал. А обычно я с Педеферри... Вчера маме нужно было уйти, а у меня не было ключей от дома, так что я оказался на улице, пришлось пойти с Ферраццано в школу моей мамы, он меня проводил.

Аналитик: Я тоже тебя оставил на улице и заставил далеко идти; но с тобой был Ферраццано — немножко как воспоминание о докторе Ферро и еще немножко как способ справиться самому, чтобы не чувствовать, как меня не хватает.

Пациент: (Берет карандаш): Вот лесенка, как на площади Витторио. (Берет план города, рисует кинотеатр «Кастелло».) Это большая площадь с арками, а это сад с лесенкой.

Аналитик: Какой лесенкой?

Пациент: Которая ведет к фонтану. (Снова берет карандаш и рисует падающую лесенку.)

Аналитик: Наверное, «кот» (наш способ обозначения аффективных частей Лучиано) вчера чувствовал себя потерянным на большой площади, без воды, с этой лесенкой, упавшей — пропавшей, как наша встреча.

Пациент: Пей, бедный котик, свежие гипотезы.

Аналитик: Ты боишься, что и сейчас не будет никаких свежих гипотез, чтобы попить.

Пациент: Наверное, не будет — вода отравлена.

Аналитик: Это та недоверчивая часть, что говорит коту: не пей водичку, это обман, превратишься в змею или в собачку (еще одна наша история о том, как змею кормили, что бы ослабить и победить, а собаку вылечили, а потом коварно бросили).

Пациент: (Из цветных карандашей складывает рельсы и шпалы, на них кладет черный карандаш и дует на него так, что он катится вперед.)

Аналитик: Похоже, ты рассердился. Не доверяешь мне, хочешь мною управлять, хочешь, чтобы я слушался твоего дыхания, твоих слов, потому что, если ты мне доверишься, я опять тебя брошу.

Пациент: (Рисует звезду, пытается двумя карандашами подцепить еще один карандаш, выстраивает из карандашей башню, башня падает.)

Аналитик: Наверное, искрящаяся звезда скрывает то, что котик очень расстраивается, прямо разваливается на части, когда думает о том, что расстается с нами.

Пациент: (Уходит, молния на его куртке застревает.)

В моей манере интерпретировать в тот период еще была видна потребность сразу же насытить текст, составив почти «символическое уравнение» (Segal, 1957): самолет + поезд = отъезд, с необходимостью, а не как одна из возможных гипотез.

Не было еще пространства для ненасыщенности, не было еще открытости незнакомым местам и возможным мирам, не выражены были негативные способности аналитика (Bion, 1970), понимаемые как способность выдерживать сомнения и ждать появления ненасыщенной конфигурации «избранного факта» (Bion, 1962).

И на вторую интервенцию пациента (кот и карандаш) я тоже отвечаю насыщением текста (одиночество-отъезд), превращая этим настоящую и адекватную трансформацию в галлюцинаторную, то есть интерпретируя на основе моего собственного преобладающего кода, на основе «энциклопедии» (Есо, 1979), принятой за правду отношений и эмоций.

Сеанс в четверг начинается приемлемо, интерпретация анальной мастурбации дана вполне допустимым образом (Ферраццано и необходимость справляться самому). Но когда пациент затем говорит о фонтане, я не подхватываю его облегчения — того позитивного, что возникает в этот момент, — и из-за чувства вины за пропуск сеанса продолжаю настаивать на своем — вплоть до низведения сеанса к непониманию и преследованию. Я не увидел, что под грузом моих преувеличений и наседаний пациент уже пыхтит, отдувается, у него «искры из глаз сыпятся», и это мешает ему даже не столько расстаться со мной, сепарироваться, сколько прежде всего раскрыться мне на сеансе.

Луиза и паром в сторону независимости

Вот сеанс уже долго продолжавшегося анализа, состоявшийся непосредственно перед тем, как я переехал работать из кабинета в моем доме в отдельный офис.

Пациентка: Столько всего случилось в конце недели, что это я нуждаюсь в Марчелле, а не она во мне. Я — в ней... Даже если Марчелле плохо... Я потом была с Луизой и с Симоне. С Симоне мы пошли обедать с одной супружеской парой к Микеле. Микеле — это молодой человек Анны-Марии, сестры Клаудии... я об этом Марчелле рассказала... Мне потом приснилось, что я совершила убийство. Когда я проснулась, я подумала, что, наверное, жертва — это Марчелла... Потом я подумала о переезде, мне пришел в голову переезд моих родителей из одного дома в два дома рядом — один для них, а один, поменьше, — для нас с Мариной, а Фабриццио и Массимо остались с ними.