В краю Сорни-най

Всегда она скажет что-то такое, над чем женщины потом, оставшись наедине сами с собой, долго думают. И про Советскую власть, и про Ленина, и про колхоз, и про новое солнце, которое будто бы горит от обыкновенного железного провода.

— Вот ты моего сына учишь, — говорила моложавая мансийка, вяжущая спицами шерстяной чулок с причудливыми узорами. — Кем он будет? Охотником? Так зачем тогда учиться? Отец его и без грамоты хорошо промышляет. Вчера соболя принес.

— Ты была в культбазе? Видела, там пушнину принимает человек из вашего народа? Он не только умеет шкурки считать, но и разговаривать по бумажке, торговать умеет, — отвечала молодая учитель-най. — Разве плохо быть приемщиком пушнины или продавцом?

Приемщиком пушнины? Наверно, это лучше, чем охотником. Дома сидеть… Разве это плохо? Отец-то вот месяцами в тайге пропадает.

— И даже купцами могут стать наши внуки? — спрашивала старая мансийка. — Купцы на ярмарке всегда веселые, жирные. Никогда только не видела мансийского купца. Неужели возможно такое счастье?

— Купцов, бабушка, теперь нет и не будет! — объясняла горячо, заливаясь румянцем, учитель-най. — А вот продавцом магазина можно стать. Люди Севера сами должны и торговать, и строить дома, и добывать рыбу… Так Ленин сказал. А чтобы торговать самим, надо учиться разговаривать по бумажке, то есть читать. Это не детская игра. Нет! Просто человеку невозможно все запомнить. Тут на помощь и приходит бумага. На ней все можно записать. И сколько дроби и пороху брал в долг охотник перед уходом на промысел, и сколько белок сдал.

— Верна! Верна! — соглашалась старуха. — Купец всегда в бумажку заглядывал. В бумажке долги находил. По бумажке богато жил. Наши внуки пусть учатся. Может, к ним тоже придет счастье…

— И учителем может стать мой сын? — отращивала еще одна.

— Конечно же! И учителем, и врачом, и ученым! — говорила Нина Васильевна.

— Учителем не надо! — о чем-то задумавшись, вступала в разговор молчавшая до этого женщина. — Больно уж хлопотливое занятие. Мы по тебе видим. Да еще шаман, греха не оберешься, злых духов позовет — болеть будешь. Язык-то у него плохой. Ишь, он говорит, что сам шайтан спускается к нему с неба и пьет с ним чай. Ты-то русская, бог у тебя другой. И шаманские слова для тебя нипочем. А если манси учителем будет? Нет, не надо!

Так и говорили часами женщины-манси и русская учительница.

На красных посиделках она знакомила их и с основами политграмоты, и с важнейшими навыками санитарии и гигиены, и с элементами нового быта…

А новый быт наступал. Строились для колхозников теплые рубленые дома, клубы, избы-читальни… Жители тайги и тундры видели, что жизнь меняется на их глазах. В школах-интернатах чисто и тепло. Детей хорошо кормят, одевают, обувают.

И положение в корне изменилось. Теперь они сами привадили детей в школу. И разговоры пошли совсем другие:

— Возьмешь ли нашего ребенка в интернат, а то как же он в темноте останется? Ученье — свет, да?

Люди потянулись в клуб, где учитель-най вместе с молодым избачом, приемщиком рыбы и другими комсомольцами стала устраивать беседы, читки, веселые вечера, на которых не меньше веселья, чем на привычном «медвежьем празднике». Даже шаман захаживал в клуб. Видно, за опытом. Люди от него уходили. Но учитель-най и виду не подавала, что победа на ее стороне. Вела себя по-прежнему скромно, приветливо, и это окончательно разоружало деревенского колдуна. На «медвежьем празднике» люди посадили их рядом.

Новое время — новые волшебники…

Много было на Крайнем Севере волшебников, но самым первым был русский учитель. Много было их, наших чудо-волшебниц, отдавших тепло души и лучшие годы своей жизни суровому Северу, его будущим певцам и строителям!

Что привело русских девушек в этот суровый и неустроенный край? Какая духовная сила давала им силу физическую, чтобы трудиться не год и не два в краю полярных ночей и вьюг? Ответ на этот вопрос можно найти в письме учительницы из Тюмени А. Белозеровой, опубликованном в «Правде» 14 декабря 1972 года.

«Люблю нашу Сибирь, — пишет она. — Наверное, потому пятнадцать счастливых и трудных лет и учительствовала в школах Ямало-Ненецкого национального округа…

В военном сорок втором году приехала я в село Кушеват. Была тогда комсомолкой, преподавала в начальных классах. А вскоре в наше село привезли детей — круглых сирот. С Украины, из Молдавии, из автономных республик. Чтобы разместить этих малышей, мы подготовили единственное подходящее здание. Воспитанников село окружило заботой и лаской, люди с ними делились всем, что имели. Мы шили детям белье, ремонтировали спальни и школу, мыли, чинили, белили, дрова заготовляли. Летом, конечно, никаких отпусков.

Я работала с третьим и четвертым классами. Учились там вместе и приезжие, и местные ученики — ханты, ненцы, коми, русские. Жили, помогая друг другу, и никто сиротства не чувствовал. А учителям чего только не приходилось делать!

Летом состояла я в бригаде рыбаков ханты и коми, работала с ними до самого октября.

Но мы с честью выполнили свой долг перед страной, перед фронтом и детишек растили, учили, воспитывали.

Мои первые учащиеся давно вышли в люди.

В военные, послевоенные годы многие коренные жители Крайнего Севера нуждались в одежде, обуви. Сейчас совсем другое дело. Быт и культура малых народностей Севера шагнули далеко вперед. Ненцы и ханты живут в благоустроенных домах, привыкли к электричеству, радио, газетам, журналам. Теперь родители сами привозят детей в школы-интернаты.

В 1970 году снова была в Салехарде, работала там в санаторно-лесной школе. И увидела детей развитых, активных, влюбленных в труд и спорт. Достаточно поработать с этими ребятами, чтобы убедиться в добрых переменах, которые произошли за минувшие годы. Скажу откровенно, мне полюбились юные ненцы своей непосредственностью, доверчивостью. Я получаю от них много писем…»

А отец продолжает свой рассказ:

— Коммунистом был я, конечно, еще не настоящим. Сейчас смотрю назад, думаю и вижу. А тогда я все же идола в реке не утопил. Газеты писали, что один молодой манси, которого хотели сделать шаманом, отрекся от своего бога, потопив его в проруби. Отречься — отрекся, шаманом не захотел стать. Это правда. Но Сорни-най, нашу «золотую богиню», темной ночи светлую красавицу, я все же снова посадил в святой ящик, что стоял в углу нашего нового дома. Что правда, то правда. Не могу кривить душой при заходящем огненном солнце. Унесем-ка свой ум в то далекое время!

Дела в колхозе были не совсем удачными. Рассердился я на нашего домашнего духа, Сорни-най. Это она, не верящая в коммунизм, во всем виновата. Из-за нее, наверно, мало ловим рыбы и премии не получим. Плохо работает бог, зачем тогда он нужен? Утоплю нашу богиню в проруби, решил я. Пусть она мерзнет и посылает в ловушки рыб, если не способна понять, как хорошо в теплом углу мансийского дома.

Поехал по дрова на своей белой лошади и захватил с собой «золотую богиню». Это кукла. Какое там золото! Лицо у нее деревянное, две дырочки — два глаза. Красный, мазанный кровью рот. Шелковый платок на ней еще не распался — недавно сам ухаживал за ней. И крепка была еще соболья шуба — недавно был охотником, а не начальником колхозным.

Ругать ее не стал: грех ругаться не только на божественного духа. А просто без слов толкнул ее в прорубь. Сам поехал в лес, чтобы вывезти срубленные дрова. На обратном пути лошадь моя провалилась в полынью. Сам чуть не оказался в ледяной воде.

«Мстит мне богиня и другие духи, от которых я отрекся, — подумал я со страху. — Сегодня она посягнула на душу лошади, завтра потребует более важную жертву. Будет мешать, как злой дух. И не успею я доказать, что колхоз лучше. И путь мой к коммунизму затруднится. И за что? Не смог сговориться с каким-то духом. Если богиня есть на самом деле, пусть будет моим другом, а не врагом. Пусть и духи помогают строить светлый коммунизм!»

Отвез ее домой, посадил на прежнее место и сказал ей: «Не буду больше приносить тебе в жертву ни белой лошади, ни оленя, ни теленка! Смилостивился, посадил тебя в угол теплого дома. А если не будешь помогать, тогда посмотрим! Пока сиди в своем углу и думай, как легче мне справиться с колхозным планом по рыбе…»

Не знаю, помогла ли мне богиня, но мои колхозники в тот год поймали много-много рыбы. Два колхозных плана за один год выполнили. И слава о нас пошла по всему округу. Приглашали меня не только в Ханты-Мансийск, а и подальше. Депутатом областного Совета избирали. Большим человеком ходил. О, не думай, что ради своей славы кипел! О людях никогда не забывал. Ради них и вертелся. В четыре часа вставал. Сам обходил все дома. Будил на работу. Сам ехал на рыбалку. И люди за мной тянулись. Рыба, она сама домой не приплывет — ее искать надо. Обловил одну речку, вычерпал ее живое серебро — другую надо искать. Все лесные речки облазишь. И в которой-то из них ждет тебя удача. Не пальцем указывал — сам пример подавал. Как рыбу надо ловить — сам показывал.