В краю Сорни-най
Шрифт:
А Семен Гаврилович вернулся… Его избрали председателем сельского совета. Он сразу взялся за дело. За речкой, на высоком берегу, где солнце, кажется, сидит на ветках кедра, застучали топоры колхозников. Это было началом нового Игрима. Десятка два домов, а за ними начиналась тайга. Лиственницы, пихты, сосны. Дальше болота. Бесконечные болота. Тишь…
На Севере — новая, невиданная путина! Всюду теперь она. И в помолодевшем Сургуте, и в новом Нефтеюганске, и на таежной речке Салыме, и в древнем мансийском Шаиме. Всюду, где нефть и газ!..
Какая
Как создали человека? И об этом есть у древних манси сказка. Разве мог он не спросить у себя: откуда он и как? Разве мог он не создать и о себе легенду?
Все мучения человека начались от матери.
«Жила-была Ели-торум-сянь — мать Земли.
Однажды она говорит Крылатой Калм:
— Пойди к Нуми-Торуму, скажи ему: Земля теперь крепко стоит, не плавает. Надо создать человека, чтоб он на ней жил.
Полетела Крылатая Калм к своему небесному отцу и говорит:
— Землю ты укрепил. Но скука такая! Умереть можно… Земле нужен весельчак. И хозяин Земле нужен.
Нуми-Торум поднял голову, взглянул на дочь:
— Ладно. Человека я вам сделаю и на Землю спущу, а вы его там оживите.
Позвонил Нуми-Торум по небесному телефону Тапал-ойке, приказал ему сделать человека. Тапал-ойка вырубил из лиственницы семь человеческих фигур. А Куль — царь подземелья — тоже не дремал: за это время он вылепил семь человеческих фигур из глины. И говорит Тапал-ойке:
— Давай, братец, поменяемся, а?
— Нет, не буду меняться. Твои люди глиняные, худые.
— Ну, поменяемся! — уговаривает дух подземного царства.
— Не хочу отдавать своих людей. Вон сколько я над ними бился.
— И я над своими идолами поработал, — говорит Куль. — А ты откуда для них души возьмешь? Нуми-Торум ведь тебе душ не давал.
Сидит Тапал-ойка, голову почесывает:
— Верно, душ-то у меня, и правда, нет. Ну, а ты моих деревянных людей сделаешь живыми?
— А как же! Я их оживлю. А из глиняных людей пусть будут менквы [13] .
13
Менквы — великаны-людоеды, злые лесные духи.
Отдал Тапал-ойка деревянных людей Кулю, а сам глиняных взял. Куль отнес идолов, вырубленных из крепкой вековой лиственницы, Нуми-Торуму. Поставил Нуми-Торум их спинами к себе, дунул на них — и нет их, куда девались? Тапал-ойка руки расставил, да ни одного не поймал. Тапал-ойка почесал у себя в затылке. Взял глиняных людей, посмотрел на них. Что же? Глина — и только.
— Глиняных людей отнеси к нашей сестре Калтысь-экве, — говорит Нуми-Торум. — Пусть она их оживит. Души у ней.
— Сможешь, сестра, оживить этих людей? — спрашивает Тапал-ойка Калтысь-экву.
— Оживлю, только ты отсюда уходи.
Тапал-ойка ушел. С тех пор, когда дети на свет появляются, мужчинам при этом быть нельзя.
Глиняные люди стали живыми. Только век их недолог: куда годятся их глиняные руки, глиняные ноги? В воду упадет человек — тонет, жарко станет — пот выступает. Люди, сделанные из лиственницы, были бы
крепче!Когда люди появились на земле, Крылатая Калм снова полетела к Нуми-Торуму.
— Ну вот, люди на нашей Земле появились. Теперь скажи, чем они будут кормиться, чем прикроют свое тело от холода?
Нуми-Торум опустил голову, долго думал. Потом так ответил:
— Крылатая Калм, лети обратно на Землю. В тайге, в лесной чаще будет много белок, соболей, лосей. В тундру я пущу оленей. А люди пусть охотятся на них…»
Многому научились люди с тех пор. Сейчас они не только ходят на охоту, но и добывают газ, ловят рыбу, строят дороги и города. Но люди остались людьми. Сказывается глина…
Перекати-поле… Разве есть такое растение на Севере? Такого растения нет! А люди встречаются.
Вот он опять пришел домой с опущенной головой. И на вопрос жены опять отвечает раздраженно:
— Не берут. Не хотят доверить машину. Только если плотником…
И жена, светлолицая мансийка, большими печальными глазами смотрит на него. В них не то осуждение, не то жалость. Может быть, она вспоминает те дни, когда он работал на тракторе-кусторезе.
В промасленной синей спецовке, перемазанный, прокопченный выходил он из кабины. Лишь глаза светились. Светились особым, счастливым светом.
— На лице песок, копоть… Не лицо, а прокопченная палка, на которой висит котел с рыбой! — смеялась она и говорила по-мансийски. И, видя, что он плохо понимает ее, тут же переводила: — С этими машинами и глаза твои не будут светиться.
— О, знала бы ты, какая это машина! Не машина — чудо! Пусти меня с моим трактором в тайгу тушить пожар: сразу проутюжу.
— Ну и как?
— Всю ночь воевал. Где ступала моя машина — дальше огонь не прошел. Она языкастее, зубастее огня, вырывает деревья с корнями.
А может быть, жена вспомнила, как он уходил с Севера.
— Игрим — дыра! Зря мерзнем, копаемся. Пустая труба! Надо уезжать! — кричал он злобно.
И укатил куда-то на юг.
Потом снова приехал. Возился с трактором в сорокаградусный мороз. Отмораживал пальцы. Спал в спальных мешках в тайге, в снегу, злился на мороз и начальство, переходил из одной экспедиции в другую. Опять звал жену в теплые края. Уезжал, устраивался там на работу.
И вот нашли здесь газ. На Игрим стали смотреть по-другому. Приехали промысловики, буровики, строители газопровода Игрим — Серов. Закипела новая жизнь. Жарко стало!
— Как они не понимают? Это меня, героя Севера, открывавшего газ, не пускают к машине?! — возмущался он вслух. — Как они не понимают, что с Игрима сейчас меня не выгнать! Объехал я весь Союз… И здесь жить можно. Ой, как можно! Хорошая зарплата — раз. Река кормит рыбой — два! Лес — дичью и зверем — три! Огород — картошкой, помидорами, огурцами — четыре! Вот какой Север!
Видно, и впрямь «перекати-поле» другим стал.