В октябре
Шрифт:
– Боюсь я очень!
– Давай, Еванька, у него ружье отымем да Варкину отдадим, - предложил Андрюшка.
Еванька привстал и сел на постели:
– А если Коська домой не придет, в юнкерском заночует?
– Придет. Аганька говорит: "Мать ему блинчики обещала".
– А если его убили?
– Ну да, убили! Сидит где-нибудь за тремя стенами да трясется. Давай покараулим. Открой фортку.
Еванька открыл форточку. Мальчишки прислушались к стрельбе.
– Вот жарят! Здорово!
– сказал Андрюшка.
– Я чего видел: давеча юнкера
– Постой! Никак, отец кого-то пускает во двор!
Мальчишки выбежали из сторожки на двор. Ферапонт впустил Костю и, затворив калитку, уселся на табурет. Юнкер на своем посту у входа на чердак спал, поникнув в кресле, с винтовкой, зажатой меж колен, обняв ствол ее руками, засунутыми в рукава.
– Коська! Постой!
– крикнул Еванька и побежал ему навстречу.
Костя не остановился и побежал к дому. Еванька упал ему под ноги. Сзади наскочил Андрюшка. Повалив Костю, ребята отняли у него винтовку.
– Да ну вас, черти! Будет, что ли!
– бормотал Костя как будто впросонках.
Он почти не сопротивлялся, когда Еванька срывал у него пояс с патронной сумкой. Мальчишки с добычей побежали к лазарету. Дворник смотрел на это, не вступаясь.
Костя встал с земли, отряхнулся и, прихрамывая, побежал к своей двери. Он не мог попасть ключом в скважину замка и принялся стучать в дверь кулаками. Дверь открылась настежь. Мать с радостным воплем обняла его и повела вверх по лестнице. Аганька захлопнула входную дверь.
Винтовка
Костю пришлось долго уговаривать снять пальто и умыться. Он вымыл руки, но не стал мыть лица. Должно быть, от пороховой копоти и пыли оно казалось смуглым, загорелым. Переодеться Костя наотрез отказался. Нянька на него прикрикнула, и вместе с Анной Петровной - одна с ласковыми приговорами, другая ворча - они начали переодевать Костю насильно.
– Просунь, мой маленький, ручку в рукав. Вот так, - говорила мать, надевая Косте чистую сорочку.
– Ну-ка, ногу!
– кричала нянька, расшнуровывая ботинок.
– Вшей, чай, натащил из казармы, воин!
– прибавила она, разглядывая на свет скинутое Костей белье.
– Ты, наверное, очень проголодался, мальчик?
– заглядывая в глаза Косте, спросила мать.
Костя молчал.
– Ну-ка, вставай, вставай!
– грозно закричала на Костю нянька.
Костя вздрогнул, встал и пошел в столовую. Там он подошел к отцу и поцеловал его в щеку:
– Здравствуй, папа!
Заняв привычное место за столом, Костя взял в руки ложку и хотел зачерпнуть из тарелки. Ложка выпала из его руки... Глядя перед собой, Костя сказал:
– Мишу Кроненберга убило...
– Мишу убили! Боже мой!
– горестно всплеснула руками Анна Петровна.
Федор Иванович, присматриваясь к сыну, посоветовал:
– Ты не думай об этом. Развлекись. Думай о чем-нибудь другом - хотя бы про гимназию, науку. Ну, например, закон Архимеда: "Всякое тело, погруженное в жидкость, теряет в
своем весе столько, сколько?.."– Жидкость, - далеким отголоском отозвался Костя.
– Чего вы, сударь, пристали к ребенку со своей жидкостью? Пили бы свое винцо, - строго нахмурясь, сказала нянька из-за спины Кости и махнула на Федора Ивановича рукой.
– Кушай суп, - строго приказала нянька.
– Я, нянечка, обедал в Александровском училище.
– Эна! Чем же тебя там потчевали?
– Суп ел из воблы. Из жестяного таза - вот в каких посуду моют. Ложка деревянная.
– Хороший суп-то? С аппетитом покушал?
– Нет. Очень много перцу. Стручки красные плавают в тазу. У меня губы даже обметало... Теперь хотят обстреливать весь район из орудий, прибавил Костя.
– Кто?
– Наши. Высоким разрывом. Шрапнелью, чтобы согнать их с крыши.
– Хорошо придумано!
– похвалил Федор Иванович.
– Это ужасно!
– возмутилась Анна Петровна.
– Ведь так будут убивать и своих?!
Костя кивнул головой.
– Тебе, Костя, надо выспаться!
– Выспаться, - повторил Костя, встал из-за стола и покачнулся.
Нянька и мать подхватили его и повели:
– Пойдем-ка баиньки!
Укладывая Костю в постель, мать спросила:
– Ты больше не пойдешь сражаться? Ты сдал оружие?
– Я не сдал. У меня отняли...
– Кто отнял?
– Да всё они, наши мальчишки.
– Боже мой! Они нас всех перестреляют...
– Да нет, мама! Не волнуйся. Они не отняли. Я отдал сам им. А они побежали к Варкину. Наверное, передали ему. А у него одна рука. Это ничего. Не надо, мама!
Костя что-то бормотал еще невнятно, и погрузился в сон. Анна Петровна послала Аганьку во флигель - посмотреть, что делается в лазарете, а сама вернулась в столовую.
– Федор Иванович! Костина винтовка у Варкина. Он нас всех перестреляет.
– С одной-то рукой, матушка? Вздор!
– Вы должны идти в лазарет и взять винтовку у Варкина.
– Зачем мне винтовка? Не пойду! Не пойду, вот тебе и весь мой сказ.
– Вы трус! Если вы не хотите, я пойду сама...
В столовую вбежала, сияя глазами, Аганька.
– Барыня! Барыня!
– кричала девочка, задыхаясь.
– У нас раненые-то в лазарете начали выздоравливать!
– Что ты чушь городишь!
– Провалиться мне, не вру! Они там заперлись и поют...
– Кто? Варкин?
– А что они поют - "Марсельезу"?
– спросил Федор Иванович.
– Да нет, Варкин все одну песню поет - как пьяный Прапор бил солдата.
– Я пойду туда!
– бурно поднялась с места Анна Петровна.
– Ой, барыня, милая, не ходите... Пули по двору жуками летают!
Анна Петровна оделась и вышла во двор. Она попыталась разбудить юнкера. Тот сладко храпел в кресле у двери на чердак. Анна Петровна махнула рукой и побежала в лазарет одна.
– Кто там?
– печальным тенорком ответил на стук в дверь Варкин.
– Это я. Сестра милосердия! Анна Петровна!