В ожидании рассвета

— Лаитормский суд так мало платит следователям, что они не могут позволить себе снять собственное жильё?

— Нормально платит. А почему ты спросил?

— Да так.

И Мирт опять ушёл в себя. Нефрона отметила про себя, что с каждым днём до него становится всё сложнее достучаться. Будто бы Мирт отдаляется от неё и от всего остального мира, хотя телесно — вот он, только протяни руку, и сможешь дотронуться.

«Что за слабость», — думала Нефрона. — «Посидел в тюрьме несколько недель и сломался. Реакция, достойная право имеющего, нечего сказать!»

И ей не приходило в голову, что она сама стала одной из тех соломинок, что сломали Мирта.

Волшебница решила, что немного поплавать в собственных грёзах не навредит и ей, и закрыла глаза. В её воображении Фарлайт стоял рядом с ней, исключительно преданный и благодарный — ведь в новой жизни именно Нефрона взрастила его. В этом воплощении Фарлайт будет так счастлив… Уж она постарается. И воспитает его не таким неприступным. Пусть через шестнадцать, восемнадцать, двадцать лет — но она получит своё.

Из мечтаний их обоих вырвал крик, такой резкий, что чашка выпала у Мирта из рук:

— Война! Война!

555. Заговорщики

Нинур валялась на постели и листала книжку с картинками — другие ей были неинтересны. Одно только присутствие бесовицы теперь успокаивало Фарлайта. Он то и дело украдкой поглядывал на неё — без пошлости, и снова возвращался к своим записям.

«Почему Тьма самостоятельно не может уничтожить плотный мир, если он ей противен? На это её способностей уже не хватает. Медленно но верно, мы, по большей части сами об том не подозревая, обуздываем её. Если свободный дал себя поработить добровольно, не сопротивлялся, пока у него были на это силы, достоин ли он чего-то, кроме рабства?»

Фарлайт часто теперь записывал такие тьмохульные мысли — а потом рвал бумагу на клочки. Нинур думала, что фраок занялся сочинением стихов, а тот надеялся, что его ересь возмутит первозданную стихию. Возмутит так сильно, что она явится привлечь его к ответу: тут-то Фарлайт сможет, наконец, спросить, почему Тьма оставила его.

Под низкой кроватью вдруг что-то зашуршало, застонало. Нинур от неожиданности аж взмыла в воздух, царапнув крыльями по потолку.

— Что там?!

— Твой подарок, — спокойно ответил Фарлайт.

Бесовица снова опустилась на смятую постель, заинтригованная, но, когда её друг вытащил на свет демона-гурши, непонимающе захлопала ворсистыми ресницами. Пожилого — это было видно по поседевшему брюшку. Демон очнулся и беспомощно зашевелил жвалами, трогая тонкими пальцами Фарлайта за одежду. Но тот и не подумал бы смилостивиться. Один вид гурши — полунасекомий, получеловечий, внушал ему омерзение. Спасибо Ирмитзинэ за её богатую фантазию. Спасибо Гардакару, что вовремя её остановил.

— Он споёт мне? — предположила Нинур. — Люблю песни!

— Нет, — отозвался Фарлайт, — это еда.

— Что ты имеешь в виду?

— Этот гурши — бывший надсмотрщик из вивария Каинаха. Он — один из тех, кто мучил тебя.

— Я его не помню.

— Там было много демонов-охранников… Даже если конкретно с этим ты незнакома, ты всё равно можешь выместить на нём всю свою злобу.

Нинур посмотрела на Фарлайта, и произнесла то слово, которое он меньше всего ожидал услышать, и к которому он меньше всего был готов:

— Зачем?

Фраок смешался. Он так долго готовил этот сюрприз, выискивал бывших работников вивария, разбежавшихся после исчезновения хозяина. А теперь слышит: «Зачем?»

— Потому что теперь он — жертва, а ты — надсмотрщик, — ответил Фарлайт, но уже не так уверенно, как презентовал свой подарок.

— Во мне нет никакой «злобы», которую надо вымещать. Особенно к этому дуралею.

— Просто выпей его кровь, и поймёшь.

— Что пойму?

— Истинную материю мира! Это время. Прошлое, будущее, всё становится единым, и ты только протягиваешь руку к нужной нити, и видишь чью-то судьбу… Я видел такие тайны!

— Мне не интересно прошлое или будущее. Мне интересно «сейчас», — заупрямилась Нинур. — На кой мне видения про чьи-то тайны? Я, служа горничной, узнала столько ваших секретов, что ты не представляешь. И то из них полезно вот столечко, — бесовица показала пальцами что-то очень маленькое, — ими хотя бы можно шантажировать.

— Если ты будешь регулярно пить кровь, твой ранг вырастет.

— В Срединной земле нет рангов.

— Ты обретёшь великую мощь…

— И что мне с ней делать? Что ты делаешь со своей? — её взгляд опять упал на осколки в стене.

— Как хочешь, — буркнул демон. — Тогда я выброшу его в окно. Притронешься ты к нему или нет, но он умрёт.

— Ты судишь его за чужой грех, точно так же, как меня осудили за долги моих родителей, — нахмурилась Нинур. Она подползла к краю кровати и притронулась к складчатой шее гурши. — Ты оцепенил его?

— Ага.

Нинур фыркнула.

— Отнеси вниз и дай ему уйти.

— Ты что, мне приказываешь? — разозлился Фарлайт.

— Нет, просто я знаю, как лучше. Потом объясню, — голос Нинур тут же сделался мягким, бархатным, почти мурлыкающим, и фраок подчинился. О, бесовица действовала на него самым волшебным образом, причём без всякой магии. Когда Фарлайт вернулся, она сказала: — Если уж ты вознамерился сделать мне подарок, сделай так, чтобы у меня были нормальные ноги. Я много думала, как это можно устроить. Нужен либо сморт высокого ранга, либо превращальный шкаф нашего судьи.

Фарлайт не стал долго размышлять.

— Сморты не смогут. Сейчас принят закон, запрещающий шисменять живую плоть. Ну… превращать одно в другое. Руки в крылья. Гладкий лоб в рогатый лоб. Неправильные ноги в правильные.

— Неужто мы не найдём такого сморта, которому плевать на законы?

— Это же не банальный запрет. Это закон всего мира, как то, что мы можем падать только вниз. Шкаф бэла — единственный шисменяльный прибор, созданный до закона, потому он и работает. Другие тоже были, но их сломали. Только этот шкаф и остался.

— Что ж, мы всегда можем слетать в то время, когда закон ещё работал. Если, конечно, со шкафом не получится, — сказала бесовица так уверенно, что Фарлайт не смог ей возразить. Нинур, в отличие от него, никогда не сомневалась.

Они крепко обнялись.

— Я слыхала, тебя готовят для того, чтобы ты управлял каким-то округом на границе, — сказала Нинур вкрадчиво. — Когда поедешь, возьмёшь меня с собой?

— Теперь, когда нас осталось только трое… не знаю, отправят ли меня куда-нибудь вообще.