В погоне за счастьем

Тебе никогда не приходило в голову, что в Эдмунде Уилсоне [52] слишком много дерьма?

Дерьма… или, может, просто жира и помпы? Моя реплика удостоилась намека на улыбку.

Что ты пьешь? — спросила она.

Если у тебя «буравчик», то я тоже выпью,

Заметано, — сказала она и снова пустилась в диатрибу против Уилсона, Сирила Коннолли и других претендующих на мировую славу литературных критиков. К тому времени, как подоспел второй «буравчик», я уже была полностью в курсе внутренних конфликтов, бушующих в «Макгро-Хилл». А когда принесли ланч вместе с бутылкой «Суаве», ей захотелось знать все о работе в журнале «Суббота/Воскресенье». Когда дошла очередь до кофе, а это был уже в три пополудни, мы обе находились в изрядном подпитии, и я досконально знала историю недавнего романа Мег со старшим редактором «Кнопфа».

52

Эдмунд Уилсон (1895–1972) — американский литературный кр»| тик, писатель, журналист.

Знаешь, что мне больше всего нравится в женатых мужчинах? — сказала она, размахивая бокалом. — То, что они думают, будто контролируют ситуацию, в то время как именно мы обладаем реальной властью. Мы можем в любой момент вышвырнуть их пинком под зад из своей квартиры. Конечно, я в таких вещах романтик.

Могу себе представить, — рассмеялась я.

Джек всегда говорил, что я унаследовала гены циников нашего рода. Чего нельзя сказать о нем. Пусть у него этот бруклинский ирландский фасад, но по жизни он очень мягкий. Ты бы слышала, как он говорит о тебе. Ты для него — спасение, избавление от всех тягот. Когда он впервые попытался заговорить со мной о тебе, он так путался, так боялся. Наконец я прервала его и твердо сказала: «Ради бога, Джек, я ведь не святой отец. Ты любишь эту девушку?» На что он ответил: «Больше всего на свете». И… вы только посмотрите… она краснеет.

Да, краснею, — согласилась я.

Не смущайся. Я просто рада за вас обоих. Как написал один из ребят в Брилл Билдинге, «любовь — это классная штука».

Он так боялся рассказать тебе.

Все потому, что мой брат — худший вариант ирландского католика. Он по-настоящему верит в первородный грех, в грехопадение, проклятие, осуждение на вечные муки и прочую библейскую ересь. В то время как я всегда говорила ему, что мораль — это все чушь. Главное, соблюдать приличия. Насколько я понимаю, он довольно порядочно обошелся с Дороти.

Может быть… но иногда я чувствую себя ужасно виноватой перед ней.

Послушай, он вполне мог бросить ее с Чарли на руках. Что уж говорить, большинство мужиков на его месте поступили бы именно так. Но он верный и преданный человек. Так же, как и Дороти. Я хочу сказать, что всегда считала Дороти порядочной женщиной. Она, конечно, не зажигает, ей не хватает изюминки, но, по сути, она правильная. Ну и что, если в их браке не было большой и страстной любви, зато он нашел ее с тобой. С Дороти у него крепкая дружба — и это тоже неплохо. Большинство известных мне браков основано на взаимной ненависти.

Не хочешь ли ты сказать, что именно поэтому никогда не выйдешь замуж?

Предпочитаю никогда не говорить никогда. Но в глубине души я все-таки чувствую, что создана для холостяцкой жизни. Мне нравится, когда рядом есть парень… но мне нравится и тот момент, когда он уходит.

Мне близка эта позиция.

Значит, тебя не смущает роль «другой женщины»?

Иногда просто диву даешься, как много можно вынести в этой жизни.

После этого ланча мы с Мег стали закадычными подругами и договорились время от времени устраивать себе ночные девичники. Джек был в восторге оттого, что мы нашли общий язык… хотя его всегда немного беспокоило, о чем мы болтаем в эти пьяные застолья. Однажды вечером, когда мы уютно устроились на диване у меня дома, он устроил мне допрос с пристрастием по поводу моей недавней встречи с его сестрой.

То, о чем мы говорили, тебя не касается, — поддразнила я его.

Надеюсь, это была обычная девчоночья болтовня.

Ха! Как ты себе это представляешь — чтобы мы, две взрослые женщины, выпускницы Брин-Мора и Барнарда, состоявшиеся в профессии, — и обменивались рецептами выпечки?

Нет, но я так полагаю, вы обсуждаете лак для ногтей или колготки.

Если бы я не знала, что ты нарочно меня провоцирует непременно поддалась бы на это.

Ну ладно, колись — о чем болтали?

О твоих подвигах в постели.

Он побледнел:

Ты серьезно?

Абсолютно. Мег хочет знать все и в мельчайших подробностях.

Господи Иисусе…

А о чем еще, по-твоему, мы можем разговаривать?

Ты ведь шутишь, да?

И почему мужчины такие тупые?

Потому что мы допускаем ошибку, влюбляясь в таких умных, как ты.

А ты предпочел бы тупицу?

Никогда.

Ответ предусмотрительный.

Значит, ты ничего мне не расскажешь…

Нет. Наши разговоры сугубо конфиденциальные… как и положено. Так и быть, скажу тебе одну вещь, в которой я вчера призналась Мег: я счастлива.

Он внимательно посмотрел на меня:

В самом деле?

Не делай вид, будто страшно удивлен.

Я не удивлен. Мне просто приятно, вот и всё.

Знаешь, мне тоже. Потому что все складывается так хорошо.

Он наклонился и поцеловал меня:

Жизнь может быть сладкой.

Я ответила ему поцелуем:

Однозначно.

Когда жизнь сладкая, то и время как будто летит с пугающей скоростью. Возможно, потому, что события плавно сменяют друг друга, подчиняясь некоему распорядку, и обстоятельства складываются непременно ко всеобщему благу. Мои колонки имели успех. «Харперз энд Бразерс» выплатили мне целое состояние в пять тысяч (огромные деньги по тем временам) за выпуск книги-сборника моих скетчей из серии «Будни». Джек получил повышение по службе. Он стал старшим менеджером по работе с клиентами — и хотя по-прежнему вел дела страховых компаний, его жалованье увеличилось вдвое. Между тем Эрику возобновили контракт с Эн-би-си с повышением оклада, что значительно пополнило его банковский счет. Мег получила должность старшего редактора в «Макгро-Хилл» и закрутила роман с бас-гитаристом (длился он почти полгода — по меркам Мег, целая романтическая эпопея). Моя жизнь с Джеком все больше напоминала сладостную рутину. Насколько я могла судить, Дороти тоже сумела приспособиться к странностям своего брака — притом что по-прежнему называла дни, которые он проводил со мной, командировками.

Наверное, не стоит повторять старую истину о том, что мы сознаем счастье, только когда оно уходит. Но тогда, во второй половине пятьдесят первого года, я твердо знала, что это самое удивительное время моей жизни.

И вот оно кончилось. Я даже помню точную дату: восьмое марта 1952 года. В шесть часов утра. Меня разбудил настойчивый звонок в дверь. Джек был по делам в Питсбурге — и я не могла представить, кто мог беспокоить меня в столь ранний час.

Я открыла дверь и увидела дрожащего на пороге Эрика. Вид у него был такой, будто он всю ночь не сомкнул глаз. И в то же время он казался испуганным. Меня тотчас охватил страх.

Что случилось? — спросила я.

Они хотят, чтобы я назвал имена.

6

«Они» — это Эн-би-си, Национальная радиовещательная компания. Накануне днем старший вице-президент компании — некий мистер Аира Росс — позвонил Эрику в его офис на тридцать втором этаже Рокфеллеровского центра и попросил о короткой встрече с ним и его коллегой. Эрик поинтересовался, не подождет ли встреча до завтра — поджимали сроки сдачи очередного выпуска шоу Марти Маннинга. На что Росс ответил:

Извини, но нам необходимо встретиться с тобой сейчас.

Нам, — сказал Эрик. — Как только этот сукин сын произнес во нам, мне стало ясно, что со мной все кончено.

Эрик отхлебнул кофе. Спросил, нет ли в доме виски.

Эрик, шесть утра.

Я знаю, — бросил он. — Но кофе слабоват, а глоток виски меня бы взбодрил.

Увидев, что я колеблюсь, он стал напирать:

Пожалуйста, Эс. Сейчас не время спорить о плюсах и минусах предрассветного пьянства.