В погоне за счастьем

Это была та еще гонка — но Эрику удалось собрать все документы к положенному сроку. Клерк заверил, что паспорт будет готов к концу завтрашнего дня, так что у Эрика оставался один час, чтобы через весь город добраться в порт к шести вечера (на корабле он должен был появиться за час до отхода судна). Времени было в обрез, но он надеялся успеть.

Когда мы закончили все дела в паспортном столе, Эрик предложил заехать к нему на квартиру в Хемпшир-Хаус. Там я провела ревизию его огромной гардеробной и помогла отобрать необходимый минимум вещей, которые уместились бы в один большой чемодан. Зачехлив свой «ремингтон», он вдруг опустился в рабочее кресло.

Не заставляй меня садиться на этот корабль, — сказал он. Я пыталась сохранять хладнокровие:

Эрик, у тебя нет выбора.

Я не хочу покидать тебя. Не хочу покидать Ронни. Я должен увидеться с ним сегодня вечером.

Тогда позвони ему. Узнай, не может ли он вернуться пораньше.

Он снова всхлипнул:

Нет. Я не выдержу прощания. Этой сцены в порту. Всего этого душераздирающего действа.

Да, — тихо сказала я. — Этого я тебе не пожелаю.

Я напишу ему письмо, а ты передашь, когда он вернется.

Он поймет. Я уверена, что поймет.

Все это такой абсурд.

Согласна. Абсурд.

Я ведь всего лишь юморист. Какого черта они относятся ко мне, как к Троцкому?

Потому что они негодяи. И потому что им дали карт-бланш вести себя так нагло.

Ведь все шло так хорошо.

Все и будет хорошо.

Мне нравится то, чем я занимаюсь, Эс. Я нашел свое дело. Оно не только приносит мне кучу денег, но и доставляет огромное удовольствие. Мне работается весело и легко. Наверное, так не должно быть. Самое обидное — что приходится все бросить, зная, что впервые в жизни все складывается так, как я хотел. Работа. Деньги. Успех. Ронни…

Он мягко высвободился из моих объятий и подошел к окну. На Манхэттен опустилась ночь. Далеко внизу простирался черный массив Центрального парка, в обрамлении соблазнительного сияния освещенных окон домов вдоль Пятой авеню и Сентрал-Парк-Вест. Что всегда поражало меня в этом пейзаже, так это то, насколько точно он отражал атмосферу надменного равнодушия, присущего этому городу. Он как будто бросал вызов: попробуй покорить меня. Но даже если тебе это удавалось — и ты, как Эрик, мог похвастаться успехом и славой — нельзя было сказать, что ты оставил свой след на этой земле. Столько сил, столько амбиций — но проходит миг триумфа, и ты уже забыт. Потому что на Манхэттене обязательно кто-то дышит тебе в затылок, сражаясь за свой момент славы. Сегодня Эрик был лучшим автором телевизионной комедии. Когда завтра вечером «Роттердам» отдаст швартовы, пройдет слух, что он сбежал за океан, чтобы не выдавать друзей. Кто-то поаплодирует ему, кто-то осудит. Но пройдет неделя, и он останется на задворках памяти своих коллег. Потому что так устроен мир. Его исчезновение будет подобно смерти. Только те, кто любил его, будут скорбеть по его отсутствию. Для всех остальных потрясение от его бегства на какое-то время отвлечет внимание от постоянного прессинга работы. Первые дни люди будут перешептываться, рассуждая о коварной природе успеха, об этических плюсах и минусах выбора, сделанного Эриком. Потом об этом забудут. Потому что начнется новая трудовая неделя, и нужно будет писать сценарии шоу.

Все, как всегда.

Хотя я и не спрашивала, но чувствовала, что Эрик думает же, о чем думала я, поскольку мы оба смотрели на этот размытый силуэт города. И потому что он обнял меня за плечи и сказал:

Люди тратят целую жизнь в погоне за тем, чего я уже достиг.

Перестань говорить об этом в прошедшем времени.

Но ведь все кончено, Эс. Все кончено.

Мы заказали обед в номер. Выпили две бутылки шампанского. В ту ночь я спала на его диване, сожалея о том, что Джека нет в городе. На следующее утро Эрик первым делом набросал список своих долгов. Он задолжал тысяч пять долларов таким заведениям, как «Данхилл», «Брукс Бразерс», «21» и «Эль Марокко», не считая прочих поставщиков услуг класса «люкс». На его банковском счете оставалось менее тысячи.

Как тебе удалось влезть в такие долги? — спросила я.

Ты же знаешь, я всегда плачу за всю компанию. И к тому же во мне обнаружилась марксистская тяга к роскоши.

Это опасная черта. Особенно в сочетании с неумеренной щедростью.

Что я могу сказать… кроме того, что, в отличие от тебя, я никогда не знал радости экономии. Как бы то было, в моем бегстве за океан есть хотя бы одно преимущество — там меня не достанут налоговики.

Только не говори мне, что у тебя еще и проблемы с налогами.

На самом деле это не то чтобы проблема. Просто так получилось, что я не подаю налоговую декларацию вот уже… не знаю… года три, наверное.

Но ты ведь платил какие-то налоги?

Ну, если я не удосужился заполнить налоговую декларацию, с чего бы я вдруг стал отправлять им какие-то деньги?

Значит, ты им должен…

До фига. Думаю, процентов тридцать от всего, что я заработал в Эн-би-си.

Что, наверное, составляет внушительную сумму.

И при этом ты ничегоне отложил.

Ради всего святого, Эс! Когда я проявлял благоразумие?

Я уставилась на список его долгов, которые, разумеется, собираюсь заплатить сама, как только Эрик окажется по ту сторону Атлантики. Помимо средств, доставшихся мне после развода, я постоянно откладывала деньги, которые зарабатывала в «Субботе/Воскресенье», да и выплаченные издательством «Харпер энд Бразерс» пять тысяч тоже пополнили мой счет. Так что я вполне могла себе позволить восстановить доброе имя брата в глазах его многочисленных кредиторов. С налогами было сложнее. Возможно, я могла бы продать часть акций или получить закладную на квартиру. Но сейчас мне хотелось только одного: как можно скорее посадить Эрика на корабль. Опасаясь, что он может дать слабину и исчезнуть в самими неподходящий момент, я взяла с него обещание не покидать квартиру до половины пятого… когда мы должны были ехать в паспортный стол.

Но это, возможно, мой последний в жизни день на Манхэтте-|яе. Позволь хотя бы пригласить тебя на ланч в «21».

Я хочу, чтобы ты залег на дно, Эрик. На всякий случай…

Что? Ты хочешь сказать, что Гувер и его приятель решили пасти меня весь день?

Давай не будем испытывать судьбу.

Но ничего уже не изменишь. Ничего.

Моя идея не вызвала у него восторга — но в конце концов он согласился остаться дома, пока я займусь делами. Я попросила его выписать мне чек на оставшуюся на его банковском счете тысячу ллларов. Потом отправилась в отделение «Мэньюфекчераз Ганновер», обналичила чек и купила дорожные чеки на ту же сумму. Я забежала в офис Джоэла Эбертса и забрала доверенность. Потом помчалась в салон «Тиффани» и купила Эрику серебряную авторучку, на которой выгравировала: Э. от Эс. Навсегда.

К трем я вернулась на квартиру Эрика. Он подписал доверенность на мое имя, по которой я могла заниматься всеми его финансовыми вопросами. Мы договорились, что с завтрашнего дня я начну подыскивать помещение, где можно было бы оставить на хранение его одежду, бумаги, личные вещи, до его возвращения домой. Он вручил мне толстый конверт, адресованный Ронни. Я обещала передать его, как только Ронни вернется в город. Когда Эрик зашел в ванную, мне удалось незаметно подложить подарок от «Тиффани» в его чемодан. В половине пятого я сказала: «Пора».

И снова он подошел к окну, прижался головой к стеклу, устремил взгляд на город:

У меня больше никогда не будет такого вида из окна.

Уверена, в Лондоне тоже есть свои прелести.

Но у них такие низкие дома! Он обернулся ко мне. Его лицо было мокрым от слез. Я закусила губу.

Не сейчас, — сказала я. — Не заставляй меня плакать раньше времени.

Он вытер слезы рукавом. Глубоко вздохнул.

Ладно, — сказал он. — Пошли.

Мы быстро вышли из квартиры. Привратник вызвал нам такси.