В прятки со страхом

— Ты снова забываешься, — низко наклонившись ко мне, угрожающим голосом проговаривает командир. — Я твой лидер, я могу наказать. А могу и поощрить.

— Да. Ты мой лидер. Но я не твоя собственность…

— Заткнись, — обрывает меня Эрик. — Я всегда получаю что хочу. От всех, кого захочу, поняла?

— Тогда что тебе еще от меня нужно? — взрываюсь я, встречаясь взглядом с его лицом.

— Есть вещи… выходящие за рамки дозволенного. Ты это делаешь. Ну и я тоже, — тянет Эрик, а в глазах его такой лед, что замораживает все вокруг, замораживает меня и весь коридор, в котором мы стоим.

— Ты что же, — слезы уже предательски заполнили мои глаза, но я изо всех сил сдерживаюсь, не давая им пролиться, — пытаешься оправдать свое пьяное ко мне домогательство тем, что я слово тебе поперек сказала невзначай?

— А с чего ты вообще взяла, что я перед тобой оправдываюсь? Или, может быть, ты еще извинений ждешь? Да кто ты такая? Откуда ты вообще взялась и какого хрена… твою мать, — выцеживает Эрик сквозь зубы и втянув в грудь воздух, отворачивается, разглядывая стену. Даже несмотря на то, что между нами всего несколько дюймов, я прекрасно его ощущаю, но мне страшно поднять глаза и увидеть там арктический холод. — Не ной, — тихо говорит он низким голосом, с едва ощутимой хрипотцой, вытирая слезы с моей щеки, задерживаясь на мгновение на фингалище подушечками пальцев, и тяжело вздыхает. — Я потерял контроль. Этого больше не повторится.

— Обещаешь? — тяну я сиротски и поднимаю на него зареванное лицо.

— Обещаю, — и тут в глазах его вспыхиваюст две отчетливые, правда крохотные, смешинки, — если не будешь больше крутить голой задницей, — отрезает лидер и убирает свои руки за спину. — Все, проваливай, мелкая.

Это я еще и виновата оказывается? Ну охренительно.

— Ты хоть знаешь, как меня зовут? — оглушаю я своим вопросом командира. — Я у тебя то коротышка, то мелкая, то слабачка и тому подобное. Ты знаешь мое имя? — Не знаю почему это вдруг становится так важно, просто он ни разу не называл меня по имени, ни разу. Кровь тут же бьет в голову, я краснею, потею, заикаюсь и руки трясет все сильней. В общем, дебильная, любовная лихорадка налицо.

— По-моему, твоему языку можно было бы найти более приятное применение. Ты опять выеб*ваешься, крошка. И как же тебя зовут? — с крокодильей лаской ухмыляется Эрик, сверля меня серыми глазами.

— Э-э-шли, — растерявшись от такого неприкрытого и пошлого сарказма, блею я.

— Попробую запомнить, — веселье, кажется, кончается, и Эрик уже напускает на себя полнейшее безразличие. Пожимает плечами, ухмылка становится еще шире, но в глазах черти выдают такие пируэты, что сразу становится ясно, плохой из него актер.

— Хочешь я тебе на бумажке запишу, может, выучишь, — ехидничаю ему в ответ.

— Хочу чтобы ты меня поцеловала, по-настоящему, как в поезде, — меня будто окатывает кипятком и я замираю с открытым ртом.

Нифига себе, заявочки. Он что серьезно? Серьезно?

Эрик наклоняет голову набок, ведет левым плечом, будто разминает мышцу, и беспардонно обхватывает меня за спину одной рукой, ни секунды не сомневаясь, что я выполню его требование. Полумрак коридора спасительно скрывает предательское покраснение в одну секунду загоревшихся огнем щек. Серая бездна глаз поглощающе смотрит, не мигая, подрагивает в сдерживаемой улыбке уголок губ. Его пальцы, сильные, смелые, горячие и чертовски наглые медленно скользят по пояснице. Неторопливо поглаживают, сначала только кончиками, потом всей ладонью. Обхватывая, прижимая, лаская. Нужно сделать глубокий вдох как можно тише и незаметно смочить пересохшие губы языком, комок в горле слишком сложно сглотнуть.

А тело предает так быстро, так покорно сдается во власть его нежных пальцев, его скрываемой улыбке, его пленительного взгляда, такого одурманивающего запаха. Он видит все, что делает со мной, видит, и один этот взгляд может свести с ума. Его пальцы снова медленно скользят снизу вверх и так же мучительно и ласково снова вниз. По телу разливается тепло, губы невольно приоткрываются, так и прося касания его губ, ловя его взгляд и опуская свой. Все тело подрагивает, глаза затуманиваются. Сил сдерживаться почти не осталось, а его ладонь продолжает свою сладкую пытку, свою мучительную игру, то едва касаясь нежной кожи, то вдруг крепко сжимая. И полумрака уже не хватает, чтобы скрыть свои прикусанные губы.

— Да пошел ты, — рычу я, вырываясь, разворачиваюсь на пятках и ухожу, чеканя каждый шаг.

«Наглый, самоуверенный засранец», — стучит у меня в ушах. Подлая скотина, решившая что ему все дозволенно. Ага, сейчас вот прям, разбегусь и... Ну ладно, посмотрим кто кого, посмотрим, потираю я ручками, придумывая свою сладкую мстишку.

После обеда Фор и Лорен ведут нас на очередную экскурсию. Сегодня мы в составе патруля, вместе с урожденными бесстрашными отправляемся проверять одно из поселений афракционеров, находящееся в заброшенном районе — Old Town (Старый город). В курс дела нас вводит старший командир патрульных — Бартон, крепкий, темнокожий мужичок, с пирсингом в подбородке. Оказывается, в Старом городе прижился мирный лагерь изгоев. Они не причиняли никаких проблем и неудобств, но бесстрашные обязаны были проверять все поселения, чтобы соблюдался установленный правительством порядок.

Ближе к пункту назначения к семнадцати неофитам, двум инструкторам и Бартону присоединяются еще трое патрульных. Длинный как жердь мужик, молодая женщина и веселый парень, расточавший улыбки во все стороны — Скайт. Лагерь изгоев находится в самом середине района, обнесенный высоким и крепким на вид забором среди высоток, и представляет собой, на мой взгляд, довольно унылое зрелище. С десяток полуразрушенных, одноэтажных зданий, погрязших в грязи, нищете, переломанной куче ненужного хлама, создающей ощущение нахождения на свалке. Запах гниющих отходов, немытых тел и еще чего-то очень неприятного моему желудку, висит в воздухе, неспособный развеяться небольшим, прохладным, осенним ветерком.

— Фу-у, — кривятся девчонки, наморщив свои носики.

— Дышите глубже, — тут же раздается ржач одного из патрульных. — Изгои не моются неделями.

Конечно, не моются, им негде. Отречение снабжает их только питьевой водой, единственный доступный для изгоев источник проточной воды находится в нескольких километрах отсюда, а в болоте особо не помоешься.

Мне здесь все не нравится и кажется подозрительным, не знаю чем, но странное ощущение беспокойства накатывает на меня волнами. А, может, мне просто очень не нравятся здешние виды.

Неофитов разделяют на два отряда. Фор и Бартон ведут за собой свою группу, осматривать ближайшие окрестности, которые зияют пустыми проемами выбитых окон, сгружаясь и нависая вокруг лагеря. Другая группа изучает местные красоты в виде облезлых, разломанных фасадов и заваленного разной рухлядью, импровизированного, общего двора. Между этим великолепием расхаживает около четырех десятков безфракционников.

Две женщины, в давно нестираных одеждах склоняются над чаном, подвешенном над костром, и не спеша помешивают свое варево. Мы проходим мимо, одна из них приподнимает голову, обляпанную сальными волосами, и бросает короткий, полный ненависти взгляд на исчезающих за углом бесстрашных. Меня будто толкают в спину, так изгои не смотрят. Они ненавидят бесстрашных, ненавидят, но боятся. Люто боятся потерять даже такое никчемное и шаткое положение в этом обществе, делающее тебя все еще живым человеком. Вот что меня настораживает: здесь и сейчас они нас не боятся, совсем, ни капельки, в их взглядах только ненависть, желание уничтожить.

«Здесь что-то не так!» — бьет тревогу мой внутренний голос.

Пройдя всю небольшую территорию, наша группа возвращается к каменным заграждениям, несущим здесь функцию неких ворот. С облегчением вздохнув, я понимаю, что мы уходим из этой обители. Самый высокий патрульный окидывает странным взглядом столпившуюся кучку афракционеров у дальнего здания и беспокойно переглядывается со своей напарницей.

«Они тоже что-то чувствовали», — убеждаюсь я.

Останавливаясь в конце растянувшейся шеренги из неофитов, рядом со Скайтом, поджидаем направляющегося к нам инструктора с остальными ребятами.