В рассветный час (Дорога уходит в даль - 2)
Шрифт:
– Уж ты, Яков Ефимович... пожалуй, перехватил!..
– Нет!
– твердо говорит папа.
– Не я "перехватил", а вы, к сожалению, до сих пор "недохватывали"!
– Но девочка в самом деле немного истерична. Это болезнь...
– словно оправдывает ее Иван Константинович.
– У нее бывают истерики...
– Иван Константинович, мы же с вами - врачи. Мы знаем, что в девяносто случаях истерии - из ста!
– болезни на копейку, а остальное - дурное воспитание, баловство и дурной характер. А уж истерика - почему мы с вами у бедных людей не слышим истерик? Это дамская болезнь, панская хвороба, дорогой мой! И бывает
– Так-то так...
– вздыхает Иван Константинович.
– А все как-то...
– Вы только будьте тверды, Иван Константинович, и настойчивы - вы это умеете, - и через полгода Тамара забудет дорогу к истерике. Она здоровая, умная девочка - зачем ей икать и квакать?
– Ну, пойдем туда!
– напоминает Иван Константинович.
– Надо же узнать, что у них тут произошло...
– А мне пора!
– прощается папа.
– Я ведь только мимоходом на десять минут забежал: словно чуял!
Я так же незаметно возвращаюсь в комнату Тамары, куда вслед за мной возвращаются Иван Константинович и Леня. Папа исчезает, сделав Ивану Константиновичу знак, что мол, держитесь крепко!
Мы, девочки, по приглашению Ивана Константиновича рассаживаемся за нарядно сервированным столом.
– Так вот, - спрашивает Иван Константинович, - отчего такие слезы? Кто кого обидел?
Сперва все молчат. И вдруг все та же Катенька Кандаурова встает и говорит уверенно, прямо - ну, вообще так, как люди говорят правду.
– Тамара обидела Шарафута. Он яблоки уронил, а она в него яблоками кидала... И "хамом" его ругала, и "болваном"... И еще "чертом косым"... Вот!
– Правда это?
– обращается Иван Константинович к Тамаре.
Это, конечно, праздный вопрос. Никому даже в голову не приходит, что Катя, такая ясная, прямодушная, как маленький ребенок, может взвести на Тамару напраслину. Да Тамара и не отрицает.
На вопрос Ивана Константиновича: правда ли это?
– она отвечает:
– Правда.
Иван Константинович весь багровеет. Никогда я его таким не видала!
– Я всю жизнь в армии служу... А ты, девчонка, фитюлька, шляпка, - ты смеешь русскому солдату такие слова говорить? Сию минуту извинись перед Шарафутом!
– Как бы не так!
– запальчиво говорит Тамара.
– Я буду перед солдатом извиняться, еще что выдумали!
– Да!
– твердо отвечает Иван Константинович.
– Ты извинишься перед Шарафутом! А не извинишься, - так я уйду к себе в кабинет, запру дверь на ключ и не буду с тобой разговаривать, не буду тебя замечать, в сторону твою смотреть не буду!
Все это Иван Константинович произносит тем голосом, каким он говорит, когда он - кремень, скала!
– А эта... эта...
– Тамара выпячивает подбородок в Катину сторону (такая она благовоспитанная, такая благовоспитанная, что даже в сильнейшем волнении ни за что не ткнет в Катю "неприлично" указательным пальцем!)- Эта меня не оскорбила, нет? Вы ее спросите! Ей передо мною извиняться не в чем?
– Да...
– подтверждает Катя.
– Я ее оскорбила, Иван Константинович. То есть я не хотела... нет, я хотела!.. Ну, в общем, я сказала ей очень обидное слово...
– Что ты ей сказала?
– Я сказала: если ее дедушка бил своих денщиков по морде, - значит, ее дедушка был свинья... Это обидное слово, я понимаю...
– Ты просишь прощения у Тамары?
– спрашивает Иван Константинович.
–
Только за "свинью"! Только за "свинью"!– отвечает Катя.
– Это вправду грубое слово... Обидное... За "свинью" я извиняюсь.
– Вот, Тамара, слышишь? Катенька перед тобой извиняется. А теперь ты попроси прощения у Шарафута!
Тамара смотрит вокруг себя с совершенно растерянным лицом. Но ни в чьих глазах она не встречает ни поддержки, ни хоть жалости к ней. Девочки сидят за столом... Катя Кандаурова, все еще дрожа от всех происшествий, жмется ко мне, и я крепко обнимаю ее. Варя Забелина тоже смотрит на Тамару с осуждением. Лида Карцева держит себя, как всегда, "взрослее", чем все мы: ей неприятно, что она пришла в гости, а нарвалась на семейный скандал. И только одна Меля в совершенном упоении от всех вкусных вещей, расставленных на столе; она пробует то от одного лакомства, то от другого, одобрительно качает головой и снова принимается за еду... Нет, никто из сидящих за столом не сочувствует Тамаре! Даже Леня смотрит в сторону. Даже Иван Константинович... только огорчен, конечно, но он тоже считает, что Тамара виновата.
– Шарафут!
– негромко зовет Иван Константинович.
– Поди сюда...
Шарафут входит в столовую и робко останавливается около порога.
– Шарафут!
– продолжает Иван Константинович.
– Тамара Леонидовна хочет тебе что-то сказать... Ну, Тамара!
Тамара встает. Она выходит из-за стола. Она раскрывает рот, как рыба, выброшенная на песок.
– Я не хотела...
– говорит она каким-то не своим голосом тихо и сипло.
– Я прошу прощения.
И, внезапно, рванувшись, она бросается вон из столовой - в свою комнату.
Иван Константинович тоже уходит - к себе в кабинет.
В столовой остаемся только мы, да Леня, да Шарафут. Этот совершенно остолбенел от удивления и смотрит на всех перепуганными миндалевидными глазами.
– Ничего, Шарафут...
– подходит к нему Леня.
– Ничего, браг, все в аккурате.
– И вместе с Шарафутом Леня уходит на кухню.
– Вот что, девочки...
– говорит Лида Карцева.
– Вы как хотите, а я ухожу. С меня довольно!
– И я ухожу!
– поддерживает ее Варя.
Мы всей гурьбой идем в переднюю. Меля успевает засунуть в карман несколько конфет.
– Брось!
– говорю я ей.
– Нехорошо...
– Нет, почему же?
– возражает она.
– Они - миленькие, я такие люблю.
Мы идем по улице. Идем гуськом, потому что тротуар тут узкий. Я иду в самом хвосте. Идущая впереди меня Катя Кандаурова говорит, сердито мотая головой:
– И кто только выдумал эти журфиксы! Ничего в них нет хорошего... Терпеть не могу!
Кто-то бежит за нами вдогонку. Это Леня. Без пальто, без шапки.
– Леня!
– кричу я ему.
– Сию минуту ступай оденься по-человечески! Простудишься без пальто!
– Шашура!
– говорит он, запыхавшись.
– Дедушка просит, чтобы ты вернулась. Ненадолго... Я потом тебя домой отведу.
Я кричу девочкам: "До свидания!" - и мы с Леней бежим к их дому, бежим, как ветер: я боюсь, чтоб Леня не простудился.
Мы сидим в кабинете Ивана Константиновича. Леня - за роялем (я знаю: это бабушкин рояль). Мы с Иваном Константиновичем - на большом диване. Иван Константинович облокотился на валик дивана и приготовился слушать, склонив голову па руку. В комнате полутемно - лампу потушили, только на письменном столе горит одна свеча.