В рассветный час (Дорога уходит в даль - 2)
Шрифт:
И вот мы сидим вечером за столом у Ивана Константиновича. Рад он нам ужас до чего!
Тамара, по обыкновению, держит себя как герцогиня, случайно попавшая на вечеринку дворников и извозчиков... Леня из-за самовара строит мне страшные рожи. Шарафутдинов от гостеприимства так топает сапогами, что Тамара морщится и иногда страдальчески прижимает пальцы к вискам - совсем как Дрыгалка!
– Вот кстати пришли вы!
– радуется Иван Константинович.
– Мы тут одну затею обсуждаем. Очень интересную! Тамарочка придумала... Расскажи, птуша!
– Им неинтересно, Иван Константинович...
–
– А ты все-таки расскажи! Пожалуйста...
И Тамара начинает рассказывать про свою "затею". Она говорит с таким выражением лица, словно мы все - конечно, не люди, а мусор и не можем понять ничего возвышенного, но раз Иван Константинович требует, она рассказывает:
– Я задумала... Скучно ведь мы живем! Ну, вот я хочу устраивать по субботам журфиксы. Раз в две недели!
– Журфиксы!
– радуется Иван Константинович.
– Замечательно, а? Ну, а кого ты пригласишь?
– Подруг моих...
– снисходительно объясняет Тамара.
– Нюту Грудцову, внучку городского головы... Княжну Лялю Гагарину, Зою и Риту Шабановых...
– И Сашеньку, конечно, да?
– спрашивает Иван Константинович.
Но тут - это просто какое-то несчастье!
– во мне, как всегда, от одного вида Тамары, от ее голоса, просыпается самый упрямый дух противоречия.
– Нет!
– заявляю я.
– Сашенька не придет...
Ленька из-за самовара делает мне восторженные знаки. Валяй, мол, валяй, браво!
Тамара, надо отдать ей справедливость, как всегда, во сто раз сдержаннее, чем я!
– Ну, как ей будет угодно!
– говорит она.
– Захочет - придет, нет - ну, нет... Да ей, конечно, и неинтересно, ведь все эти девочки - из первого отделения, а она - из второго.
– Вы, Тамара, - тоже из второго!
– не могу я удержаться, чтобы не уколоть ее в больное место.
– Да, пока...
– говорит она спокойно.
– Иван Константинович уже возбудил ходатайство о моем переводе в первое отделение... Не сегодня-завтра меня переведут. И тогда я буду с ними, с подругами моими.
В душе моей - целая буря невежливых напутствий: "Скатертью дорожка!", "К черту!.." Я еле удерживаюсь от того, чтобы не выпалить это вслух.
Между тем Тамара так же спокойно и непринужденно продолжает:
– Иван Константинович, кстати о журфиксах: надо все-таки обновить здесь сервировку. Что за чашки, что за тарелки, боже мой! Как в трактире...
– Обновим, птичеиька, обновим!
– добродушно соглашается Иван Константинович.
– Возьми завтра с собой Шарафута и ступай с ним по лавкам, делай покупки.
– Дедушка!
– вдруг встает Леня во весь рост из-за самовара.
– Я желаю тоже! У Тамарки будут через одну субботу журфиксы - ну, а у меня пусть будут в свободные субботы жирфуксы. Гениально, правда?
– Гениально!
– расплывается Иван Константинович.
– Просто гениально! А кого ты пригласишь?
– Ну, первую, конечно, вот эту!
– показывает Леня на меня.
– Шашуру... Придешь, Шашура?
– Конечно, приду!.. Если мама позволит...
Мама с улыбкой кивает головой.
– Потом приглашу одного моего одноклассника - он очень хорошо играет на скрипке, а я буду аккомпанировать ему на рояле.
И сестру его позову - она ни на чем не играет, она стихи пишет, очень славная. На Тамаркиных журфиксах будет ржать Ляля-лошадь, а на моих жирфуксах будет замечательная музыка! Дедушка, придете слушать?.. Тетя Лена, дядя Яков, придете?Ну бывает же на свете такое! Все бессердечие, все чванство, надутая спесь - сестре. А вся милота человеческая - ее родному брату!
– Да, забыл!
– спохватывается Леня.
– Мне, дедушка, новой посуды не надо: чай у меня будет разливать Шашура, а она, черт косолапый, все перебьет, и тогда...
Фраза остается недоконченной: я бросаюсь к Лене, чтобы надрать ему уши; он убегает, мы с хохотом носимся по квартире.
– Чура-чура!
– кричит Леня.
– Я придумал роскошную вещь: в концерте жаба Милочка споет романс, а попугай Сингапур спляшет камаринского. Плохой жирфукс, что ли?
– Не жирфукс, - поправляет Тамара, - а журфикс.
– Вот-вот: у тебя - журфикс, а у меня - жирфукс...
Как всегда, Иван Константинович и Леня провожают нас домой. Взрослые идут позади, мыс Леней - впереди.
– Вся беда, - говорит вдруг Леня, - что Тамарка - наоборотка.
– Это что еще значит?
– удивляюсь я.
– Ну, наперекорка - вот она кто! Бабушка наша, Инна Ивановна...
– Голос Лени вдруг обрывается, потом он продолжает очень ласково, очень нежно: - Я думаю, такой бабушки ни у кого на свете нет и не было! До того она была добрая, так любила нас... А Тамарка с ней такая была хамка! Никогда не подойдет, не приласкается, слова доброго не скажет... А дедушка наш... он, конечно, нас тоже любил, но сколько раз, бывало, он Тамарку шлепал, даже по щекам бивал! И что ты думаешь? Она в дедушке души не чаяла, она ему в глаза глядела, она его и дедусенькой, и дедунчиком... Понимаешь?
– Понимаю. Она - неблагодарная, вот она кто.
– Во, во, во!
– кивает Леня.
– Это верно: неблагодарная!
– И Ивана Константиновича она не ценит!
– говорю я сердито.
– Ка-а-ак она с ним противно разговаривает! Сервировку ей новую подавай! Для журфикса!
Мы и не догадываемся, до чего печально обернется дело с этим Тамариным журфиксом!
В назначенную субботу все должно состояться. Я не интересуюсь этим балом - я ведь не пойду! От Лени, который забегает к нам каждый вечер, я узнаю все новости и подробности; Тамара купила посуду - с ума сойти! Чашки обалдеть! Готовится угощение - ба-а-атюшки!
В субботу, перед третьим уроком, когда кончается маленькая перемена, я случайно натыкаюсь в коридоре на группу девочек. Тамара, прощаясь со своими "знатными" подружками и махая им рукой, кричит:
– Так помните: сегодня в шесть часов я вас жду!
– Придем, придем!
– Обязательно!
– Непременно придем!
– кричат они ей, уходя в свое первое отделение.
А ровно через час, когда кончился третий урок и начинается большая перемена, Дрыгалка задерживает нас в классе. Удивительно, до чего она обожает портить нам большую перемену! Все стремятся выбежать из класса в коридор, завтракать, шуметь, а Дрыгалка непременно сократит перемену: хоть на пять минуток, хоть на минуточку, да сократит!