В Россию с любовью

— А то! — У меня одновременно и спина похолодела, и в душе поднялся дикий восторг. Вот оно! Я о таком и мечтать не смел! И уже плевать что будет со мной завтра — я не одинок! Другие попаданцы тоже бывают, это не баг системы! И это стоило всех треволнений.

— Она много чего рассказала, все подписи поставила, что с её слов записано верно, — продолжала хозяйка этой горницы.

— После чего была казнена, как пособница антихриста и демон во плоти? — усмехнулся я, подливая масла в разговор иронией.

— Фу, Александр! — искренне возмутилась патриарх и даже скривилась, как будто от отвращения. — Что у тебя за мысли пошлые! Мы что тебе, святая инквизиция католическая? Ты ещё спроси, применяли ли мы к ней «испанские сапоги»!

— Применяли? Спрашиваю, — расплылся я в пакостной улыбке.

Она поняла, что я на взводе, и пытаюсь прикалываться в качестве жеста защиты, и отнеслась как мудрая воспитательница к неразумному. Впрочем, она с первой секунды знакомства так себя вела.

— Нет. Даже дыба не понадобилась. Дева Агриппина сама к нам пришла. К духовной матушке в Малиновскую церковь. За помощью — чтоб с ума не сойти. И после работы следственной комиссии, ушла в монастырь, под Соль-Вычегду, где и прожила до тысяча восемьсот третьего года. Эта папка выжимка, там по ней целый талмуд — с нею всё это время плотно работали наши дознаватели.

— Наши — это церковные?

— Дела церкви — только дела церкви, — с улыбкой ответила патриарх.

— Понятно. Потому и в монастырь запихнули. Чтобы Софья Вторая не захапала актив.

— Фу, какой у тебя сленг, Саша! А ещё сын царицы… — назидательно покачала она головой и тяжело вздохнула. — Стыдно. И нет, это было её решение. Собственное. Она считала, что сошла с ума и хотела помощи. Мы её оказали, деву успокоили. Но всю оставшуюся жизнь за нею записывали истории, которые она вспоминала. Как ты и говоришь, ничего про себя, всё про других, и кратко, отрывками. Но интересно и познавательно, если уметь читать и уметь понимать.

— А с этим были проблемы?

— А как думаешь? Блаженная дева, на Руси такое густо и часто. Не она первая, не она последняя. И знал бы ты, чего стоило её историю в архиве раскопать! Сколько людей и сколько лет такое искали, пока по крупицам эти папки не выискали. Словно старатели песок золотой– тонны породы перерыть, чтобы выбрать одну песчинку.

— Понятно, — закивал я. — Талмуды те вы тоже перебрали от корки до корки?

— А то как же. Но там на самом деле не так много интересного. События, которых не было и не будет. Главная цель, ради которой господь посылает нам испытания — научить. Сделать сильнее. И вот научить там ничему никто не мог. Как поняли те, кто записывал её сказки, была она мелкой потомственной дворянкой в Рязанской «губернии». Это как воеводство, только на немецкий лад.

— Знаю я, что такое губерния… — тяжело вздохнул я.

— Вот чему может научить рязанская дворянка, себя не помнящая? Как капусту по осени квасить? Варенье из вишни собственного сада варить? С крестьян оброк собирать? У них было крепостное право, представляешь! Она крестьян рабами называла! Русских православных людей — и рабами! Так что господь над ней милостив был, после такого-то, да в монастырь — за прошлую жизнь грехи отмаливать. Видно, отмолила. Ибо усердие её было отмечено.

— М-да, — потянул я, доставая синюю папку. Жаль, тоже рукописный текст, правда почерк другой.

— А это дева Варвара Красавина, год тысяча восемьсот шестьдесят четвёртый. Во время штурма Бухары была ранена, головой ушиблась, чудом выжила.

— И рассказывала, что править должен Александр Второй Освободитель? — усмехнулся я. — И тоже Романов?

— Ну, насчёт «Освободителя» в деле нет, но имя сие есть. Но нет, Варенька больше про Севастополь рассказывала. Про госпитали. Про перевязки, как раны известью промывали, чтоб не гноились. Как наши с немцами французскими и англицкими, да турками схлестнулись. Про сотни и тысячи мужчин-солдатиков, с ружьями и пушками, убивающих друг друга. Мужчин, Сашенька! Как город стоял, несмотря ни на что, под ядрами. Мы думаем, Варя на той войне сестрой медицинской была, и много чего перевидала. Но себя она не помнила, как и дева Агриппина. Так ничего рассказать и не смогла.

— И вы её тоже в монастырь упекли, под надзор?

— А как думаешь?

— Снова не она первая?

— Именно. И государыня, пра-сколько-раз-бабка твоя, Ирина Вторая, сама таких блаженных к нам определяет, и на их содержание жалование платит — дабы её люди в смуте умственной ни в чём не нуждались. Да и её не в леса, к медведям и соледобытчикам, а в Холмогоры направили. Город для тех краёв большой, богатый, на тракте портовом.

— Раз государыня платит…

— Не без этого. Но ты пойми, это я такая умная, факты сопоставила и самородок в породе выискала. Для всех то сказки были. Сказки юродивых и блаженных.

— Блаженны нищие духом ибо их есть царствие небесное, — процитировал библию я.

— Именно.

— А знания Вари — устарели. Ибо вы научились всё то же самое к тому моменту делать. В смысле, раны перевязывать, использовать антисептик, да сразу спирт, а не известь.

— Ты, Александр, определись с этим «вы». Кто «вы»? — пронзила она меня внимательным взглядом. — Ибо от этого зависит ответ кто ты. А от этого — с кем ты. Разумеешь, о чём я?

Я задумался — старушка огорошила. И она права, чёрт возьми! Кто я? Я ведь так и не определился. Я — царевич Александр! Сын Ирины Борисовны, местной царицы! Я ХОЧУ им быть!

Но при этом считаю себя абстрактным безымянным «я». И не хочу от этого наследия отказываться. А «я» взирает на царевича, как умудренный опытом турист на обезьянку в зоопарке — та его забавляет, но себя он с нею не ассоциирует.

— Можно я пока не стану отвечать на этот вопрос, матушка? — попросил я. — Ибо ответ мой нечестный будет. Есть мои желания — что я хочу. А есть реальность. И реальность под желания не хочет подстраиваться.

— А вот тут, пожалуй, торопить тебя не стану. — Женщина улыбнулась, и впервые по-доброму. — Вижу конфликт в тебе. Два твоих «я» сошлись, и борются. Тогда как оба они — сам ты и есть. И помочь тебе в таком деле не смогу, только надоумить, успокоить и силы для борьбы придать. Может Арина поможет — она врач, а врачи много чего могут. Но то воля божья, так что тут сам.

Помолчала и добавила:

— Да, Саш, МЫ гораздо раньше до спирта крепкого дошли. Уже во Вторую Польскую войну им раны промывали. За сто лет до этого. Целителей мало, знаешь, сколько жизней простых ратниц тогда сберегли?

— А третья папка? Тоже попаданка без прошлого? — указал я на белую. — Вычегда, Холмогоры… Третью, наверное, на Соловки отправили? Сказки записывать?

— А ты открой, касатик, — ехидно улыбнулась она. Предвкушающе. — Как есть открой. И всё увидишь.

Я открыл. И на меня с первой страницы посмотрело четыре человека. Все такие красивые, брутальные, в камуфлированных майках, используемых в южных и азиатских группах войск, ибо там жарко, армейских кепках-«афганках» с полями, и камуфлированных же штанах. И у всех было оружие, хоть и держали его все по-разному.

Слева стояла мама, такая же, какой видел её утром, только сильно моложе (время над ней мало власти имеет, «сильно» это просто моложе), лет двадцать я бы ей дал. Как и остальным девам на фото. Автомат её был аккуратно перекинут за плечо стволом вниз и зафиксирован. Справа — точная копия сидящей передо мной «госпожи старшего сержанта», над нею время также имело мало власти, но всё равно заметно, что там соплюха двадцатилетняя. Если не смотреть в старческие, полные адского опыта глаза, поражавшие даже с фотографии. Её автомат небрежно болтался, ствол выдавался вперёд, она небрежно же придерживала его правой рукой, чтоб не мешал. Перед ними на «нижнем этаже», присев на одно колено, располагалась тётка Настасья, она же Горлица. Своё оружие держала горизонтально перед собой, как бы небрежно, но уверенность в его обращении сквозила такая, что даже отсюда я чувствовал — этой цыпе дорогу лучше не переходить. А за нею, между мамой и молодой Ягулей, стоял мужик. Реально брутальный плечистый чел, и его мощные бицепсы благодаря майке настолько хорошо выделялись в экспозиции, что я впервые за три месяца вздохнул спокойно — не все представители моего пола тут яйценосы. Молодой, лет двадцать пять, то есть чуть старше соплюх вокруг себя, и обеих стоящих рядом он по-хозяйски обнимал, демонстрируя, что они — его собственность. Его женщины. Как и сидящая перед ними — просто рук у него две, но и она тоже его. Они — большая полигамная семья, и если пока не расписались, оформив отношения, то это дело времени. За его плечом виднелся приклад, но не автомата, а снайперской винтовки — с такими девчата сидят на кремлёвских башнях — я люблю там гулять, и с некоторыми не то, что сдружился, но они были не против «потрындеть» с царевичем, ответив на его детские вопросы. На груди у мужика у единственного висел бронник, на нём — разгрузка, из-за чего он казался мощнее, чем был, но я знал, что девы вокруг него одарённые, их в принципе убить пулей сложно, это нормально и закономерно. А ещё… Что-то мне напомнило лицо этого человека. Например, изображение в зеркале, в которое я смотрюсь по утрам.