В садах чудес

Теперь они договорились встретиться через два дня.

— Отчего так долго? — спросил он скорее из вежливости, нежели искренне.

— Я буду занята.

«Может быть, и ей уже поднадоела наша связь?»

Глава двенадцатая Кладбище

Встретились в парке, прогулялись. Регина предложила пойти к ней раньше обычного. Он согласился.

Комната казалась прибранной, принаряженной. На столе был сервирован ужин.

— Сегодня какой-то праздник? — полюбопытствовал Пауль. — Может быть, день рождения?

— Нет, нет. Просто мне отчего-то с утра празднично.

— Отчего же?

— Сама не знаю. Кажется, что скоро исполнится одна моя заветная мечта.

— И, конечно, нельзя узнать, какая?

— Нельзя, — озорно улыбнулась Регина.

— И никогда нельзя будет?

— Я не люблю это слово — «никогда». И отчего же никогда? Возможно, когда-нибудь и узнаешь.

— О, я вижу на столе ликер нашей первой ночи.

— Тебе это неприятно?

— Конечно, нет. С удовольствием выпью. У тебя действительно есть бабушка?

— Которая приготовила этот ликер? Да, есть.

— И она живет на горе ведьм — Брокен, там, где происходят шабаши у престола колдуньи?

— Боже, что за поэтический бред ты несешь!

— Но это примерно то же самое, что ты мне сказала о ней в ту нашу первую ночь.

— Должно быть, я опьянела. Она живет в Вернигероде. Такой небольшой городок у подножья средневекового замка.

— Не знаю такого города.

— Ну уж в твоем незнании я не виновата, — она снова засмеялась. — Выпьем, как тогда? — теперь ее глаза заблестели заговорщически. — Я заметила, что ты охладеваешь ко мне…

— Регина!

— Не спорь. Я вижу. Но мне бы не хотелось терять тебя так рано. Я откровенно признаюсь в этом.

— Мне бы тоже не хотелось терять тебя. Мне кажется, мы должны быть более откровенными друг с другом. Настало время. Наверное, я многое расскажу о себе. Возможно, ты поможешь мне. Ты ведь очень умна.

— Выпьем за нашу будущую откровенность.

— За раскрытие сокровенных тайн! — подхватил Пауль с энтузиазмом.

Они чокнулись небольшими рюмками. Он почувствовал, как небо и горло обожгло горячечной сладостью ликера. Голова отяжелела, потемнело в глазах, стало холодно ступням.

«Что это? Неужели все же — ловушка? Но зачем?»

Он уже ничего не видел перед собой. Все покрыл мрак. Сердце чуть замерло от ощущения полета вниз.

Затем он увидел себя на каком-то заброшенном кладбище. Это был он, сегодняшний. Была ночь. Подняв воротник пальто, он бродил между каменными плитами. Смутно вырисовывались рельефные кресты, выбитые на камнях. Он, кажется, что-то искал. Но вот он дошел до каменного склепа. Кажется, это и была цель его поисков. Он приблизился к двери склепа. Дверь была отперта. Из темноты тянуло холодом.

У двери он заметил одинокую человеческую фигуру.

Прежде Паулю казалось, что он знает, что такое страх и умеет преодолевать его. Но теперь воскресли давние детские ощущения, когда ночью, охваченный страшным сном, он ощущал, как хочет закричать и не может, хочет бежать, но не в силах шевельнуться.

Именно таковы были его ощущения и теперь. Этот человек… Нет, это существо у двери… Из рукавов помятого пальто выглядывали раздвоенные копыта, сплюснутая кепка прикрывала голову. Подвижные черты — лица или звериной морды? — колебались студенисто, перетекали, сжимались, вытягивались. Вот одна половина носа сделалась пятачком, другая — острым изогнутым клювом. В пасти заблестели острые большие зубы. Щеки по-свиному округлились. Существо чавкнуло и обернулось к Паулю.

Оно заговорило. И это было еще ужаснее. Оно произносило слова, глумливо растягивая их, подхихикивая, пофыркивая, нарочито утончая голос. Это было немного похоже на то, как говорила Регина, в ту первую ночь, когда они пили ликер.

— Знание! — с пародийной вежливостью произнесло существо. — Его можно получить из книг. Можно проштудировать и вызубрить горы учебников и будешь знать… хик-хик!.. что-нибудь о дифференциальном исчислении…

«Но ведь это мои мысли! Это я думал…»

— Существует еще знание жизни… ме-е!.. — существо высунуло из медвежьей пасти раздвоенный змеиный язык. — Знать жизнь, это, значит, знать, что все люди порочны… и-и-и!.. — завизжало существо. — Лживы и нечисты! А что? А что? — рявкнуло оно.

Пауль не мог пошевельнуться, не мог крикнуть. Он был охвачен безумным страхом, ужасом. Он сходил с ума.

— Ну-у, му-му-му, — пародийно замычало существо, и внезапно запрокинув большую мышиную голову, защелкало соловьем. — Грош цена этому пресловутому знанию жизни!

«Все мои слова! Боже!»

— Но есть и другое знание. Знание с прописной буквы, — р-р-р! — существо оскалило собачьи зубы на птичьем лице. — Это Знание дается один раз посредством магического действия! Да-а, дети мои! Мяу-мяу!

Набычив крупную скотскую башку, существо двинулось на Пауля.

Наконец-то у него вырвался крик, короткий и сдавленный. Ноги обрели способность двигаться. Но почему-то он рванулся в открытую дверь склепа, подумав в последний миг, что это нелогично. Следовало бы кинуться прочь с кладбища.

Глава тринадцатая Тростниковая флейта

Пауль бежал по темному коридору. От стен, сложенных из цельных каменных плит, исходил сильный запах плесени. Сильно тянуло сыростью.

Никто не гнался за ним. Не слышно было ни топота копыт, ни стука когтей. Страх медленно проходил, разжимал свои тиски. Вдали уже брезжил свет. Снова явилось желание тепла, стремление к нему. Оно было близко. Оно было настоящее, истинное. Он побежал быстрее.

Его вынесло теплым ветром на простор, на свет и чистый воздух. Понесло ласково, баюкающе. Глаза закрылись. Уставшее от напряжения тело расслабилось. Он уснул.

Это пробуждение было самым неожиданным из всех пробуждений. За окном звучали странные нежные прерывистые звуки. Но они вовсе не были для него странными, тотчас ощутил он. Они были его действительностью, его обыденностью, он слышал их часто. Это пела тростниковая флейта.

Он лежал на тюфяке, от которого пахло травами, на чистом льняном полотне. Подушка была мягкой; должно быть, набитой мелким птичьим пером. Кровать была деревянная и, кажется, легкая. Он открыл глаза и увидел стены, обмазанные глиной, чистые. В открытое окно, без рам и переплетов и стекол, влетал легкий ветерок. Это был речной ветер. Поблизости протекала огромная река. Так было всегда в его жизни. Сначала он знал эту реку, потом увидел ее. А сейчас он слышал ее плеск, она медленно катила свои воды. И вдруг резко всплескивалась волна. В окно он сейчас не видел реки, но видел голубое небо, чистое и высокое. И все это было то самое — желанное тепло, истинная его жизнь. Другой жизни быть не могло.