В тебе моя жизнь...
Шрифт:
— И даже прощение подобной обиды? — вдруг спросила Марина, и ее мать сразу же уставилась на нее во все глаза. Она тотчас поняла, что невольно подала своей дочери идею, и стремилась сейчас увести ее в сторону от этой опасной темы.
— Il ne faut plus y penser! [447] Я запрещаю тебе, слышишь! А не послушаешь меня, так к супругу твоему пойду. Ни к чему тебе прощение Загорского. Люди сотнями лет живут в грехах друг перед другом, и ничего — все живы-здоровы!
447
И думать не смей! (фр.)
Но Марина вдруг ясно увидела для себя — поговори она
Она знала через вторых лиц, что Сергей и его невеста будут выезжать только до начала поста, который уже на носу. Потом Варенька вместе с матерью намеревалась уехать из столицы — mademoiselle Соловьева, насколько было известно Марине, была очень набожной девушкой и предпочитала проводить посты, духовно очищаясь в монастыре. Сергей мог бы тоже покинуть Петербург в этом случае до самого начала сезона, и тогда Марина точно не смогла бы изыскать возможность поговорить с ним о том, что так терзало ее душу. А выносить более эти муки совести у нее не хватало сил.
Сначала Марине вовсе не удавалось сделать так, чтобы подойти к Загорскому как можно незаметнее для него самого и окружающих. При встречах с ней он холодно раскланивался и удалялся на другой конец залы, словно быть с ней рядом для него невыносимо. Зато с Анатолем он снова стал прежним приятелем, как она заметила в последнее время. Они часто ужинали в клубе вдвоем, выезжали верхом на утреннюю прогулку в парке и вот сейчас непринужденно беседовали и шутили друг с другом. Это было очередной острой стрелой в сердце Марины — Сергей ясно показывал, что основной виновник она и только она, и даже грехи Анатоля перед ним по сравнению с ее грехами — миленький пустячок.
Наконец, за пару дней по Филиппова поста Марине удалось встретить Сергея наедине, чтобы наконец-то объясниться. Это произошло в той самой бальной зале, где когда-то юная семнадцатилетняя барышня Ольховская, натанцевавшись вволю, вышла подышать воздухом на небольшой балкон и потеряла там серьгу, а кроме нее — свое сердце и душу.
Она не хотела изначально приезжать именно на этот бал, но и Анатоль, и Катиш неожиданно сплотились против нее и уговорили заехать сюда после театра. И вот сейчас она не могла отвести взгляд от той заветной дверцы скрытой легкой газовой гардиной, все так же распахнутой в темноту ночи, чтобы запустить в душную залу свежий воздух с Невы. Ее глаза то и дело возвращались к этой двери, а память неожиданно вернула ее на несколько лет назад, когда она была так молода, так беспечна и так полна надежд.
Марина нашла глазами Катиш, что сейчас шла в кадрили с каким-то кавалергардом в ослепительно белом мундире. Свет многочисленных свечей отражался в его светлых, почти льняных волосах. Марине еще не доводилось видеть такого цвета волос у мужчин, равно как и этого офицера, нахмурилась она. Кто представил его Катиш и когда, если она всегда была рядом с невесткой? Быть может, Анатоль на которого она оставила сестру на несколько минут, пока ходила в дамскую комнату? Или Анна Степановна, что патронировала и Софи, и Катиш в те вечера, когда Марина по причине нездоровья не могла выехать вечером?
Марина прищурила глаза, заметив, как открыто улыбается Катиш своему партнеру. Разве так можно вести себя с кавалером? Надо будет переговорить с невесткой по возвращении домой, решила Марина, но тут же забыла об этом, едва заметила, как опускается на место гардина, пропуская на балкон светловолосую мужскую фигуру в зеленом мундире. А приблизившись к балкону, Марина заметила сквозь легкую ткань красный огонек сигары, что только подтвердило ее догадки. Она быстро осмотрела залу и, убедившись, что все заняты своими делами, и никто не обращает на нее внимания, быстро скользнула за занавесь на балкон.
Холодный октябрьский воздух неприятно ударил по ее обнаженным плечам, и она плотнее запахнула шаль. Потом смело шагнула к князю Загорскому, стоявшему
к ней спиной и лицом в сад подле дома. Она не знала, слышит ли он шорох ее юбок сквозь редкие шумы ночного города и музыку, доносящуюся из залы, различает ли ее тихую поступь по мрамору балкона, но Сергей не обернулся к ней даже, когда она приблизилась к нему на расстояние вытянутой руки. Только плечи и спина напряглись, она видела это довольно ясно.Они оба молчали некоторое время. Марина не знала, как начать ей разговор, пыталась найти слова, что убедят его простить ее, как вдруг он повернулся к ней и положил свои ладони ей на плечи, заглянул в глаза на мгновение, а потом неожиданно притянул к себе и поцеловал страстно и грубо, сминая ее робкое сопротивление своим напором. Мысли Марины тут же унеслись куда-то прочь из головы, ноги подкосились, и не держи он ее, она бы рухнула на плиты балкона. Ей следовало оттолкнуть его, вырваться из кольца его рук, но она была слаба перед теми чувствами, что Сергей вызвал в ней этими прикосновениями губ и языка. Она полностью отдалась потоку, что захлестнул ее и понес прочь, заставляя забыть обо всем, что их окружало, только прижалась к нему еще теснее и запустила пальцы в его волосы.
Тут же Сергей отстранился от нее, словно только этого и ждал от Марины. Отпустил ее, отошел в сторону и, прислонившись к перилам балкона спиной, стал наблюдать за тем, как она постепенно приходит в себя, возвращается на грешную землю.
— Полагаю, вы за этим сюда прокрались, мадам, — насмешливо сказал Сергей, заметив, как она осознала, что он так жестоко отверг ее сейчас, как медленно наполняются злостью ее глаза.
— О Боже! — выдохнула Марина. — Мне говорили, что ты жесток и циничен, но только сейчас я поняла, как они были правы! Как ты можешь так поступать со мной? Я пришла сюда вовсе не за тем, что подсказала тебя твоя вторая натура polisson, я пришла поговорить с тобой, объясниться…
— Объясниться? — с издевкой переспросил Сергей. — Вы полагаете, мадам, что между нами осталось что-то недосказанное?
— Полагаю, да, — кивнула Марина и упрямо вздернула подбородок вверх. Она дрожала то ли от холода, что нынче пробирал ее до костей сквозь легкую ткань бального платья, то ли от нервов. — Полагаю, ты должен знать, что я невиновна в том положении, что сложилось. Вернее, не только я. Ты был объявлен умершим, а наш брак казался тогда только tromperie [448] . Я оказалась просто в ужасном положении, пойми. Это был единственный выход тогда. А не открылась я тебе, потому что…
448
обман, надувательство, иллюзия (фр.)
Сергей прервал ее, подняв руку. Он подошел поближе к ней, почти вплотную, натянул сползшую было шаль на ее плечи, чтобы хоть как-то защитить их от холода. Жест полный нежности, но голос, который прозвучал над ухом Марины, когда она, запрокинув голову, взглянула с эти ледяные серебряные глаза, был схож по теплоте с той ночной прохладой, что окружала их сейчас.
— Я знаю это. Его сиятельство поведал мне и о своей клятве, и о твоей. Я также понимаю и то положение, в котором ты была. Но скажи же мне, как мне забыть то, что я узнал? Как теперь запретить себе думать о ее больших глазенках и о ее мягких волосиках? Она так похожа на Элен в младенчестве, что оторопь берет! — Он замолк, словно ему было сейчас тяжело говорить о ребенке, а потом продолжил после некоторой паузы — еще холоднее, еще резче. — Ты думаешь, я не могу простить тебе твоего обмана? Как-то я сказал тебе, что больнее всего, когда тебя предают самые близкие люди, те, от которых даже не ждешь удара. Ты мне мнилась такой нежной, такой хрупкой, словно цветок. Удивительно чистая, невинная. Я посему казался сам себе чудовищем рядом с собой. Вот, думал я, тот образчик искренности и чистой любви, что я так долго искал в этом мире. Я хотел жить только для тебя, я думал, ты — иная. А ты такая же, как остальные — лицемерная, лживая, ищущая свою выгоду во всем…