В тот день…

– Дольма бы меня не услал! – резко подскочила Мирина. Даже свитки на пол попадали, но она и не заметила. – Не посмел бы услать хотя бы потому, что родитель мой не просто староста древлянский, но и погостом [91] правит, к нему многие окрестные мужи прислушиваются. И поступи со мной Дольма плохо, отец немало неприятностей ему мог бы наделать. Уж меха и меды на соль менять Дольме точно не пришлось бы у древлян. А какому купцу захочется от налаженного дела отказаться да на стороне все сызнова начинать?

91

Погост – маленький городок, куда свозили дань с ближайшей округи или – в ранний период полюдья – останавливалась дружина. Т. е. тот, кто управлял погостом, был очень значимый человек в окрестных землях. Значение же «кладбище» это слово приобрело позже, когда от системы полюдья не осталось воспоминаний.

Озар посмотрел на нее внимательнее. Надо же, думал, что красавица в беспредельной к ней любви мужа начнет убеждать, а она вон как завернула. Пусть и хлопает ресницами, однако зрит в корень, на дела торговые перешла. И уж точно не так проста Мирина, как хочет казаться. Но тем она и опаснее.

– Думаю, подобное его и впрямь остановило бы, – согласился Озар. И вновь бросил пристальный взгляд на купчиху. – Однако лишь на какое-то время. А вот что бы он сделал, если бы вдруг ты оказалась брюхатой… но не от него. Муж-то твой бесплодным был. И понял это. И если ты сообщила бы, что дитя носишь, то как бы он с тобой поступил? Думал бы о выгоде, если бы ты ему нагулыша стороннего в наследники Колоярова рода навязала? Нет. Он избавился бы от тебя, и это так же верно, как и то, что Перун велик. Поэтому, дабы избежать беды, ты и могла нанять кого-то, чтобы Дольму порешили. В своем доме ты этого сделать не могла, а вот в толпе… да в речке Почайне, где столпотворение всего града было, твой человек и погубил его. Так говорю?

Мирина вдруг заплакала. Надо же, еще миг назад Озар ей даже пригожим казался, а теперь врага опасного в нем видела. Такое наговаривает… И так складно, так ужасно складно…

– Я не осмелилась бы на Дольму зло задумать. Я боялась его. И думала, что он обрадуется, когда поймет, что дитя во мне.

При этом Мирина прижала руки к животу, словно хотела защитить жизнь, таившуюся в ней. И осознание того, что она оберегает не только себя, но и дитя, придало ей силы. Она вытерла слезы краем головного покрывала и взглянула на волхва своими дивными барвинковыми очами – но теперь колючие они у нее стали, острые. А губы надула обиженно – это уже по привычке.

– Ведуном себя выказываешь, Озар-перунник. А на деле глуп ты, как воротный столб. Ха! Насочинял себе, что Дольма бесплоден! А чье же тогда дитя во мне?

– Это тебе виднее, красавица. А вот Дольма в своем бесплодии кое-кому признался. Да и сама пойми, разве такой пригожий муж не валял в Киеве баб, охочих до его ласки? Да только никогда никто не сказывал, что нагулыши от него имеются.

– А кто-то искал этих нагулышей? К тому же Дольма во Христа веровал, потому греха боялся, вот подолы на стороне и не задирал. А то, что кому-то сказал о своих подозрениях в бесплодии… Ну так чего в горький час не скажешь сгоряча. Докажи теперь это, когда Дольма уже в сырой земле лежит. Это Творим тебе наболтал… Я видела, как вы вдруг вчера вместе с ним явились. Думал напугать меня этим? Наверняка на его речи пустые теперь ссылаешься. Однако тиун и меня хотел припугнуть, чтобы власть надо мной иметь. Размечтался Творим, что с перепугу я ему в ноги кинусь, а там и мужем соглашусь назвать. Однако я прямо в лицо ему рассмеялась. Как и тебе сейчас. Ха-ха-ха! – делано засмеялась красавица.

Озар тоже улыбнулся. Ишь как разошлась! И ей это идет. Щеки пылают, очи горят. А ведь еще недавно слова Озара про Тихона купчиху не удивили. И волхв напомнил это.

– Ты же спокойно приняла весть о том, что муж твой взял в дом чужого ему Тихона и выдал его за своего сына со стороны. Дольму-то понять можно: так он отводил от себя подозрение в бесплодии. Но брал он мальчишку от гулящей корсунской бабы, какая от кого только не могла забеременеть. Однако Дольма будто и не сомневался. И это при том, что парнишка на него совсем не похож. Нет в нем крови Колояровичей. Русые они или темные. А Тихон рыжий весь.

Мирина оправила парчовые отвороты рукавов, перевела дыхание.

– Говори что хочешь, волхв, на каких только богов не ссылайся, да только никто тебе не поверит, что Тихон не дитя Дольмы. А то, что парнишка рыжий… Так ведь и дед, и отец Колояра были рыжими. Сам Колояр в мать-славянку пошел обликом, а до этого в роду от варягов-прародителей все были рыжие, как котлы медные. Вот и Тихон такой. И если не веришь мне, то Леща расспроси. Он помнит Судислава, отца Колояра, который от варяга Глума родился. Да и как не помнить, если Лещ сам брат Колояру по отцу. Судислав потешился с сенной девушкой-рабыней, вот и родился Лещ. В отца ликом Лещ не пошел, а варяжская рыжина в их с Голицей сыне Бивое проявилась. Как же такой мудрый ведун, как ты, этого не проведал? Так знай, что Бивой не в отца и не в мать пошел, а в варяжскую кровь Колояровичей, что от Судислава и Глума идет.

– Ну, так далеко я не заглядывал, – вздохнул Озар. Но явно был озадачен. И все же не хотел отступать. Пусть купчиха и хорохорится, но еще нажать на нее можно.

И он с ходу спросил, зачем она в Почайне в тот день почти голая вертелась, стараясь привлечь внимание к себе? От кого оторвать взгляд хотела?

Этот вопрос красавицу только потешил. Даже заулыбалась. Ну да, рубаха на ней была тонкого льна, вот мокрая и прилипла к телу. И да, она вертелась, брызгалась водой, как и многие другие. А что? Разве грех покрасоваться перед людьми, когда есть что показать?

В этом была вся Мирина. Ей пленять и привлекать взоры было слаще всего. А Озара она уже не боялась. Не докажет он ничего. Ведун, видишь ли!..

В итоге Озар ушел от нее раздосадованный. Думал, напугает красавицу, она и поддастся. А она вон как повернула. Но про Бивоя ему вызнать все же следует.

Внизу в истобке трудолюбивая Любуша протирала мебель. Других девок не было видно. На вопрос Озара девушка ответила, что Загорка в город ушла по поручению хозяйки, а Будьку Яра отправила на речку рубахи выполоскать. С прошлого вечера они отмокали в корыте с золой, пенились, и теперь их надо было чистой водой промыть. При этом Любуша вздохнула: в такой-то погожий день ей тоже хотелось куда-нибудь пойти из усадьбы, да только Яра наказала работать.

День и в самом деле был дивно хорош. После дождей солнце сияло, как умытое, даже от бревен частокола усадьбы веяло свежестью. Но тешить душу в закрытой усадьбе – это не то, сейчас бы пойти на склоны киевские и на простор над Днепром поглядеть, на зеленые дали заречные. Потому-то все разошлись кто куда – и девки-чернавки, и Тихон забежал куда-то, а Радко еще с утра по поручению хозяйки Мирины отправился. Лещ тоже ушел во град, отчитываться о состоянии городни над обрывом у их двора. Даже огромный Медведко, новоявленный конюх, повел лошадей к водопою. Тихо в усадьбе. Озар подумал, что и сам бы прошелся, прогулялся в такой ясный денек. Ему, по сути, не возбранялось, да только не стоит по Киеву зря шастать, когда сам Добрыня ему тут дело поручил. Но Озар сейчас в тупике, все не сообразит, с какого конца за ниточку потянуть, чтобы клубок размотался, дав возможность разобраться в этом деле. Так, догадки лишь одни. Ну разве что в том, что хозяина Жуяга убил, волхв не сомневался. Но как объяснить, что Жуягу погубили, чтобы не указал на того, кто нанял его? Тут надо было еще раз обмозговать все да определить, к кому ближе всего плешивый холоп в усадьбе был. И чем больше думал об этом Озар, тем грустнее ему становилось.

Он вышел на гульбище теремное, стоял, опершись на перила, да вспоминал прошлую ночь. С Ярой стоило бы переговорить, расспросить, где так поздно шастала. Но отчего-то медлил. Да и смущало бывалого мужа Озара, что эта светловолосая вековуха его так волнует. Вот он сейчас с красавицей Мириной разговаривал – и ничего, не дрогнуло сердце ретивое. А при Яре как будто во рту пересыхало, в груди тесно становилось. Озар признался себе, что Яра ему нравится. Есть такие бабы, какие с юности ничего собой не представляют, но с возрастом словно соком наливаются. Вот и эта древлянка, видать, из таких – строгая, отстраненная, но собой как будто выточенная из белой дорогой кости, ее потрогать хочется. А заодно вызнать, что утаивает вековуха. Она вроде и делилась с ним, чем считала нужным, вон сказала, что Моисея не было на положенном месте в ночь, когда убили Жуягу, и про то, что Тихон кого-то видел. Недавно опять спрашивала у волхва про это, интересовалась, все ли Озар выяснил, может, стоит еще парнишку расспросить. Однако Озар решил больше на рыжего мальца не напирать. Так и ответил ключнице, мол, не стоит Тихона донимать, тот рано или поздно сам не утерпит, чтобы с другими дворовыми не поделиться тем, чему свидетелем был. И будет лучше понаблюдать, как другие на его слова реагировать станут.

А Озар еще вспомнил, что вековуха была особо дружна с Жуягой, именно у нее тот заступничества искал. Кроме того, не стоило ему забывать, что ключница принесла им со Златигой узвар с маковой настойкой, как верно указал дружинник. Однако понять, какой может быть резон ключнице замышлять зло на своего благодетеля Дольму, он так и не смог.

По двору от порыва ветра заклубилась пыль, где-то закудахтали куры, важный гусь прошел по двору. Без воды ему плохо, потому и злющий такой. Вон Озар даже с Лохмачом поладил, а гусь этот уже не единожды волхва щипал. Но Голица его все никак не пустит в дело, бережет для чего-то. И, вспомнив кухарку, Озар решил, что стоит переговорить с ней. Не про гуся, разумеется. О том, что Мирина поведала о Бивое.