В третьей жизни

Следовало бы поднять градус в соответствии с настроением. Сходил за деньгами в гаражный подвал и отслюнявил себе в карман бумажек на пятьдесят рублей россыпью. Ключи занёс к соседке и потопал в магазин за бутылочкой портвейна. Люба, наверное, уже дома находилась с интересными известиями от нашего второго дяди. Направил свои копытца туда, но сначала заглянул к Степановне. Старушка охнула, увидев моё посеревшее лицо. Я то ничем не болел, а вот Серёга-друг умер. Узнав печальную новость, она так сильно расстроилась, что получила сердечный приступ. Я же получил нагоняй от её бывшего мужа. Хорошо, что Люба быстро открыла дверь. Откачали. Скорую вызывать не понадобилось.

Потом мы втроём сидели на таисиной кухоньке и поминали малознакомого, но запавшего в их сердца, безвременно ушедшего парня моим портвейном и любиным самогоном, настоянным на кедровых орешках. Люба не пожалела своих деликатесов по такому поводу, притащила, порезала. Ещё она принесла надыбанное свидетельство о рождении на имя Михаила Геннадиевича Чекалина. Долгопрудненский дядя не только согласился мне помочь с легализацией, но даже пообещал по своим каналам достать попутавшего берега капитана Селезнёва. Сестра собралась завтра же пойти в местную школу и оформить меня в девятый класс.

— Мне уезжать пора, а тебе в школу ходить надо. В наше время без образования никуда не денешься.

Поблагодарил заботливую родственницу за отличный подгон, но попросил не торопиться со школой. В лес она от меня не убежит, школа эта. Долбыхай её торпедой. Осталось мне тут прохлаждаться всего ничего, а дел неотложных и так под завязку. Если уж не удастся отвертеться от этой проблемы, то школярствовать лучше буду в Роще. Там хоть не будет визгливых литр, и полным полно послушных пчёлок.

Отпуск за свой счёт у Любы действительно заканчивался. Она приняла решение увольняться со своей прежней работы и перевести сюда всю свою семью с накопленными престижными ништяками. Как скоро у ней это всё состоится — сама не знала. Мы ещё долго сидели и делилась планами на будущее, пока я не нахрюкался в зюзю. Даже не запомнил, как отключился.

Проснулся, однако, в своей постели от звонка будильника в восемь утра. Состояние было нестояния, но надо было идти. Помылся, почистил зубы и жадно вылакал несколько стаканов воды прямо из-под крана. Приведя себя в порядок, оделся и выскочил на улицу.

До больницы успел доскакать вовремя. Автобус Пазик стоял возле морга, загруженный и готовый отъехать. Я подскочил к мрачного вида парням и упросил их взять с собой в автобус. По дороге рассказал о себе, о нашей дружбе с Сергеем и о последней с ним встрече. Пусть знают, кто спровадил молодого, в расцвете сил парня на тот свет. Парни в автобусе оказались серёгиными коллегами по работе, и все как один себя считали самыми первейшими друганами умершего. Особенно неистовствовал парень с татуировками на руках, обещая самую мучительную смерть капитану. Получилось так, что до самого Балабино каждый вспоминал что-либо о Серёге, своём добром и верном товарище. Я слушал их и поневоле шмыгал носом.

Дальше всё было как в тумане. Гроб поставили возле общаги, где он жил. Собралось много народа. Подошла группа музыкантов с духовыми инструментами. Процессия тронулась по улицам поселка в сторону кладбища. Гроб несли его друзья, меняясь. Я в том числе. Кладбище было в лесочке за полем, от околицы с пол километра. Местные мужички проворно соорудили могилку. Заспорили насчет памятника. Молодые парни предлагали сделать обелиск с фотографией. Серега де был комсомольцем, и от религии далеким. Более старшие участники похорон настаивали, что на могилу положено устанавливать крест, потому что покойный был крещён, и что так положено по правильным понятиям.

Поставил точку в споре пожилой, мрачного вида мужчина, притащивший металлический крест с фигурными виньетками в секциях и пустой пластиной посередине. Предполагалось туда привинтить табличку с фотографией и информацией. Сооружение вкопали в холм и написали черной краской фамилию, имя, отчество и годы жизни. Холмик засыпали венками и цветами.

Поминки организовали в доме друга Сергея недалеко от общаги. На столе стояло много бутылей с самогоном. Дымилась парком вареная картошка, стояли большие тарелки с грибами и соленьями. Было также много холодца. Сидели только пожилые, а остальные подходили когда нужно к столам, выпивали и закусывали, иногда произносили речи. Люди толпились во дворе и на улице.

Вдруг возник шум. Какой-то мужик ругался с милиционером, неосторожно назвавшим покойного «подозреваемым». Скандал разрастался, вовлекая всё большее количество участников и более крепкие выражения. Мент, получив в свой адрес яркое описание своей внешности и перечень родственников из состава животного мира горной местности, удалился, пообещав вызвать наряд для разгона сборища. Не вовремя он припёрся. Пришёл бы хоть немного пораньше, когда ещё не так сильно мужики напились, или, наоборот, попозже, когда бы те лыко не вязали. Теперь толпа оказалась в нужной кондиции для выяснения отношений. Кто-то кинул клич:

— Пошли разбираться с мусарнёй!

Через несколько минут раздался звук била у пожарки. Слухи в маленьких городках и поселках имеют свойство распространяться со скоростью пожара в сухом лесу. Недаром маркетологи моего бывшего времени использовали принцип «сарафанного радио», внедряя новый продукт в торговле. Скоро почти весь поселок знал, что водителя с автобазы Серёгу Скворцова замучили в местном отделении милиции. Ничего удивительного, что кроме его непосредственных друзей у отделения милиции собралась огромная толпа. Напуганные дежурные по КПП уговаривали всех разойтись и не нарушать правопорядок. В ответ слышали требование справедливости и суда над убийцами Скворцова.

Может быть, все обошлось без излишних эксцессов, если бы вышедший на крыльцо отделения капитан Селезнёв не принялся матерно обругивать собравшихся, требуя разойтись. А потом не придумал ничего лучшего, как достать пистолет и сделать выстрел в сторону толпы. Для пьяного народа это оказалось стартовым сигналом. Толпа ломанулась через ворота. У постовых отобрали оружие, набив морды до потери сознания. Капитан юркнул внутрь помещения. Разозленная толпа лавой потекла за ним.

У меня в мозгу промелькнула мысль, что сержант Дёмин может тоже пострадать. Я кинулся вслед за озверевшими мужиками. В коридоре отделения шёл яростный бой. Ментов лупили кулаками и чем попало. Сопротивляющихся было мало, в основном, рядового состава. Старшие сотрудники трусливо попрятались по кабинетам, или просили о пощаде. Обделавшийся дежурный старлей даже открыл ворвавшимся ружейную комнату.

К концу битвы в руках обороняющихся остался только один кабинет, где забаррикадировались остатки отделения. Восставшие потребовали выдать капитана Селезнёва, или пригрозили поджечь здание. Противная сторона недолго размышляла. Судя по звуку драки оттуда, жабуняка не сильно обрадовался решению своих коллег.

Всех ментов выгнали, или вынесли из здания и сразу подожгли его, облив горючим материалом. Толстого капитана долго били, а когда его лицо превратилось в кровавую маску, а сам он уже не мог чего-либо соображать, подвели к воротам. Через перекладину перекинули веревку и стали вязать петлю на шее капитана.