В третьей жизни
Шрифт:
— Рассказала я Витюше о Сергее и о тебе тоже. Наверняка тебя позовут и расспросят о случившемся в Балабине.
Мда, бабулька, насмотревшись фильмов о мужественных штирлицах и прочих иоганнов вайсов, безоглядно доверяла работникам плаща и яда. Заметив мою недовольную морду, поспешно добавила:
— Прости меня, Миша. Но, надо это для дела, понимаешь, надо.
Для какого, интересно бы знать, дела надо? Чтобы обрушиться с репрессиями на восставших против беспредела ментов жителей посёлка? Пусть даже и не мечтают, чтобы я им чего-то такое свидетельствовал. С другой стороны,
— Хотят допросить меня, пусть разговаривают где-нибудь на дому, а не в учреждении. Как говорится — без протокола. Иначе танца не получится, — мявкнул я словами одного персонажа героического фильма.
— Какого танца? — опешила Степановна.
— Приватного, — хмыкнул я и засобирался на улицу.
По дороге на выселки заскочил в магазин. Купил колбаски и сухарей ванильных к чаю. Бывшая бабулька, а теперь молодая и очень даже аппетитная женщина Авдотья, ковыляла по своим немудрящим делам возле курятника. Завидев меня, остановилась.
— А вот и любовничек мой прибыл, наконец-то. Только почему-то без цветов, — подколола она меня.
— Колбаса лучше цветов, полезнее, — подхватил её тон, — Слава всем богам, что вас отпустили.
— Меня и не арестовывали вовсе, — улыбнулась целительница задорно, — Немного поругали и запретили заниматься незаконной деятельностью на дому. А ты — язычник, что ли? Богов во множестве славишь.
— Они мне все до одного труднодостижимого места. Выражение просто такое есть, народное. Куда же тогда вас увезли из дома на моих глазах целая свора милицейских и кегебешников?
— Пошли в избу. Чего на холоде стоять? Поедим, что есть в печи и поговорим обо всём спокойно, — решила Авдотья.
В доме было непривычно тихо без пациентов и постояльцев, испугавшихся милицейских разборок с целительницей. На кухне весело потрескивали дрова в печи, ласково гудело пламя. Было тепло и очень уютно. Мы пили пахучий чай из самовара, заваренный по-особому способу травами, и прикусывали сухариками.
— Что будете делать, когда страждущие перестанут к вам ходить? — невольно возник вопрос.
— А что ещё делать? Жить буду, как все другие живут. На пенсию мне уже не стоит рассчитывать. Документы придётся новые выправлять. Устроюсь на какую-нибудь работу. Тунеядцев нынче у нас не привечают, — обрисовала перспективы Авдотья.
— У вас же нога сломана. Инвалидность должны дать.
— Дадут, не откажусь. А не дадут, то тоже не пропаду. Руки то целы.
— А чего они от вас хотели? — перешёл к основной теме.
— Ты, наверно, сам догадался. Мать больного мальчика Кости написала на меня заявление в милицию. Вернее, на старую бабу-ягу. Но, я то, слава Богу, в красну девицу обратилась. Назвалась внучкой, а преступница сбежала.
Авдотья с довольным видом похихикала.
— Милиционеры меня хотели допросить о пропавшей бабушке, — продолжила она своё повествование, — А мужчины в пиджаках тоже по её душу приехали. Очень уж они ругались с милицией, чтобы меня к себе забрать. Сначала меня повезли в Балабино. Милиционеры о бабушке расспрашивали, а потом заставили подписать обязательство не заниматься
незаконной деятельностью. За паспорт отсутствующий поругали крепко и велели заявление написать на его восстановление.— Как же его вам восстановят с семидесятилетним возрастом? — не сдержал я своего любопытства.
— Я покамест в дурах не числюсь, Пашенька. Была Авдотьей Аристарховной, а стану Авдотьей Ивановной. Паспортов наших у сельских жителей отродясь не было никогда. Знавала от знакомых о сильном ведуне, работающим лесником в Сибири. Ездила к нему после войны. Жил дед на своей заимке у реки Енисей. У него не то, что паспорта, фамилии своей не имелось. Кузьмичём его все называли. Я указала в заявлении, что являюсь его дочерью. Фамилию выбрала — Иванова. Пусть проверяют, сколько хотят. Ведуна давно на белом свете уже нет.
— Миша я теперь. Не забывайте, — поправил целительницу, — А что дальше?
— А дальше меня забрали люди из органов и привезли в Москву, в институт Вишневского. Со мной беседовал какой-то доктор с бородкой и в очках. Всё пытался узнать, как была излечена нога у Костика. А я то откуда знаю? Христос помог. Молиться нужно. Потом меня отвезли в другой высокий дом к какому-то главному чину. Не помню его, но фотографию видала раз в газете. И на демонстрациях его портрет носили. Симпатичный такой, но лицо строгое. Александром Николаевичем назвался. Говорил со мной уважительно, приятственно. В ресторан водил, вином угощал. Вот какой чести удостоилась на старости лет…
— Так, что же ему надо было от вас? — не выдержал я.
— Как что? Доченька его в аварию попала. Вся переломана и ходить не может. А тут вдруг какому-то мальчику ногу всю исцелили. Ну, пообещала позвонить, как только вернётся бабушка. Так ведь уж не вернётся она.
Авдотья снова хохотнула, а меня словно прошибло внезапно нахлынувшей мыслью. Даже голос охрип, когда спросил:
— А как дочку его звать, случайно не Инной?
— Не интересовалась я именем.
— Телефон этого Александра Николаевича у вас остался?
— В сумочку положила. Сейчас поищу… Вот, держи, коли сгодится.
Даже руки затряслись, когда получил маленький аккуратный листочек с нанесённым поверху полупрозрачным штампом «ВЦСПС». Номер телефона и имя были начертаны энергичной рукой. Зуб даю на отсечение, что мужчина дал Авдотье номер своего домашнего телефона. Раз так, то чего я сижу.
— Ты куда сорвался, Пашенька? — услышал я вслед, сбегая с крыльца.
Таисия ещё не спала. Сидела перед телевизором с вязаньем. Мои мельтешения прокомментировала ехидственно:
— Наблукался.
Я прикрыл дверь в комнату, чтобы не мешал звук, и набрал номер. Трубку на другом конце сняли почти сразу, будто бы ждали. Густым, властным, немного смягчённым для домашнего употребления голосом спросили:
— Слушаю вас!
Сразу почему-то представился пыхин батя в пижаме и со своим неповторимым тембром.
— Добрый вечер! Вы хотите разыскать бабушку Авдотью, которая смогла когда-то исцелить мальчика Костю?
— Допустим.
— Она готова помочь вашей дочери, но только при соблюдении определённых условий.