В третью стражу. Трилогия
Шрифт:
– Тот, кто не успел отдать вам долг при жизни, хоть и давал слово. Поэтому, даже смерть не смогла остановить его, она лишь отсрочила исполнение задуманного, - эта высокопарная чушь входила в обязательную программу плана, и от правильности произнесённого зависело многое.
– Его имя - "Маркиз".
– Вот как?
– старик казался действительно удивлённым.
– Я был о нём худшего мнения, но... время идёт и, похоже, смерть пошла ему на пользу. Кстати, сколько у меня есть времени?
– Ещё десять минут, - ответил Додерер, взглянув на часы.
– Тогда оставь меня одного, сынок... Через десять минут я буду готов.
***
–
– вошедший в четвёртое купе Венцель прямо с порога решил "взять быка за рога".
Высокий мужчина, с породистым лицом, на котором выделялся крупный нос, и намечающимися ранними залысинами по бокам высокого лба, медленно повернул голову в сторону Де Куртиса.
– За что вы его так?
– Кёртнер проигнорировал обращённый к нему вопрос и задал свой, кивнув в сторону лежащего в луже крови тела рыжего карабинера.
– Он был, в сущности, неплохой парень, столярничал в Риме, пока не потерял работу - от бескормицы пошёл в карабинеры, а вы его... бритвой по горлу...
– Он мне мешал, - пожал плечами Де Куртис.
– Мог начать стрелять... В конце концов - он мог убить вас!
– спокойствие "Инженера" и неуместность его тона могли вывести из себя даже каменную статую, что уж говорить о живом человеке, только что убившем другого человека и, мягко говоря, не испытавшем при этом удовольствия.
– Это вряд ли... Впрочем, грешно было бы предъявлять претензии людям, попытавшимся тебя спасти, не так ли? И, кстати, вы ничего не хотите мне сказать?
– Де Куртис вдруг заметил, что перед ним сидит совершенно другой, нежели мгновение назад, мужчина - собранный, жёсткий, привыкший командовать, готовый воевать.
Такой резкий переход из одного состояния в другое оказался удивителен даже для видавшего виды итальянского социалиста, последние пять лет жившего на нелегальном положении.
"Вот это зверь... Хищник. Такой проглотит и не почешется".
– Да, то есть - хочу ...
– сказал Де Куртис, - вам привет от "Директора", товарищ "Этьен".
6
. Железнодорожный перегон Овада - Кампо-Лигуре. Королевство Италия. 20 января 1937 года, 10 часов 28 минут
– Смотри! Вот, кажется, и наш паровоз...
– Удо Румменигге затушил сигарету о подошву армейского ботинка и сплюнул на гравий железнодорожной насыпи. Яббо не откликался, задремав, как и сидел, на расстеленном поверх большого камня носовом платке.
– Эй,
проклятьем заклеймённый
, вставай, давай, кому говорю! Я один эту стрелку ворочать не буду, - Удо начинал закипать буквально с полуслова, причем собственного полуслова...
"Что пять лет назад, что сейчас - никакой разницы. Пошипит, поплюётся кипятком и, глядишь, минут через десять - добрейший человек, - Фёллер, большую часть ночи провёл за рулём, и действительно очень хотел спать. Но ещё больше ему хотелось поддразнить заводного товарища, как когда-то в юности.
– Впрочем, время ли сейчас для дружеских подначек? " - подумал он и медленно открыл глаза.
– И что мы кричим, как на митинге? Тебе-то хорошо... У тебя глаза острые - с такого расстояния поезд разглядеть. А мне недостаток остроты зрения приходится компенсировать ловкостью, - Яббо с хрустом потянулся, встал и, аккуратно свернув по сгибам, сунул носовой платок в карман.
– Ты знак на телеграфном столбе хорошо закрепил?
– не унимался Удо.
– Ветром
– От этого, точно нет. Это тебе не новый фашистский электропоезд, который шпарит со скоростью гоночного автомобиля...
– Фёллер, с его выдержкой и чувством времени, мог позволить себе слегка понагнетать.
– Что Удо, хочешь покататься на фашистском электропоезде?
– Du gehst mir auf die Eier! Как ты мне надоел, Яббо! Столько лет тебя не видел и, поверь, с удовольствием обождал бы еще столько же... Если бы не Баст, хрен бы я стал возобновлять с тобой знакомство! На фига ты мне сдался?
– невысокий и подвижный как ртуть, крепыш Румменигге буквально подпрыгивал от нетерпения.
– Не светись, Удо... Они прошли контрольную точку... Ещё немного... Есть! Концевой вагон отцепили, - рука Фёллера легла на плечо друга.
– Ещё несколько минут и...
Грохоча на стыках рельсового полотна, поезд проследовал мимо затаившихся у насыпи людей. Хвостовой вагон уже отставал на добрую сотню метров. Удачно выбранное место - небольшой подъём тормозил его движение. А тут ещё и стрелка на редко используемый участок пути. Именно к ней сейчас бегом кинулись Фёллер и Румменигге. Навалились, перекинули тяжёлый рычаг с противовесом, убедились, что остряки вышли в нужное положение и указатель перевода встал плоской стороной... Выдохнули и дружно полезли за сигаретами, когда отцепленный вагон медленно, тренькнув на стрелке, покатился в сторону от основного пути. Туда, где на дороге уже стояли два "Фиата", в одном из них дремал, положив на колени "Виллар-Перозу", отличный парень из Кракова. Худой как телеграфный столб и рыжий как лис - Людвиг Бел.
7.
Дорога на Геную. Королевство Италия. 20 января 1937 года, ближе к полудню
"Ну, почему так?!"
Как-то так сложилось, что итальянцы всегда казались Степану несерьёзными, ленивыми и безалаберными. Сталкиваясь с ними, он иногда с искренней теплотой вспоминал испанцев с их вечным "завтра". И начинал понимать, что ещё совсем недавно находился среди обязательных и дисциплинированных людей... Почти англичан, хотя и совсем не англичан... Но так ему казалось. Пока не довелось выехать на настоящую итальянскую
автостраду
.
"Интересно, это дуче на них так повлиял?" - Матвеев старался не думать об операции, как раз сейчас вступающей в финальную фазу. Пытался загрузить голову мыслями о чём угодно, только не о семерых мужиках из группы Шаунбурга - "Университетской сборной", как с лёгкой руки Олега их стали называть - рискующих в эти именно минуты не только, и не столько, своими головами. Рискующих обрушить тщательно создаваемую в течение всего последнего года систему независимого подполья... Ну, и заодно "помножить на ноль" судьбу пятерых "компаньонов" одного из самых странных, но и самых любопытных предприятий в истории человечества.
А подполье... Что ж, подполье строилось на ходу из очень разных людей и представляло собой своего рода "
движение Сопротивления страшному будущему Европы
". Во всяком случае, именно так написал бы Матвеев в статье, которую, разумеется, никогда не напишет. И, тем не менее, каждое слово в этом определении было правдой, только такого рода правдой, знать которую никому - кроме "авторов идеи" - не надо, потому что нельзя. Есть вещи, не подлежащие оглашению никогда и ни при каких обстоятельствах.