Вагончик мой дальний

Мы как бы и не смотрели друг на друга, но система опознавательных знаков работала как надо. Мы по-прежнему решили отмалчиваться. Уж очень все казалось нереальным: многоречивый Глотыч, придуманные им истории…

Вот табачок-то был настоящий! И брань в адрес наших мучителей тоже.

О комиссарах мы не разобрали. Однако, когда он сравнил их с

Мешковым, стало ясней: такие же суки.

Но вот что нас с Шабаном удивило… Нет, не удивило, поразило. Даже оглушило. То, что произошло дальше. Мы сперва не поверили услышанному.

Глотыч сказал так:

– Хотите у меня остаться? – И после паузы: – Ну?

Первый наш безмолвный вопрос: “Что-о???”

Второй, тоже безмолвный: “Как это?”

Третий, четвертый…

Или он охренел, или мы с Шабаном спятили! Какая дурь не шибанет в башку среди ночи?!

Все это, видать, отразилось на наших недоуменных рыльцах. И он предполагал такую реакцию. Но повторил на выдохе, даже с хрипотцой:

– Остаться, говорю… Насовсем. В этой избе?

Теперь мы поняли, что не ослышались. Однако все равно было не разобрать, что он на самом деле задумал.

– Насовсем?

– Насовсем.

– Это как? – поинтересовался Шабан. Он первым догадался, что это означает.

– Жить будете… Работать.

– Работать? На вас?

– Зачем? На себя!

Было произнесено с досадой. Обиделся, значит.

Глотыч новую “козью ножку” свернул, закурил и к окошку подошел. Чего уж он там все время выглядывал, непонятно. Ночь на дворе – черней черного. Как сажа в трубе, из которой мы еще в Таловке чернила делали.

Стоя спиной, он спросил вдруг:

– А чего к вам этот… Ну посыльной-то ваш приходил?

– Какой… посыльной?

– Да какой-какой… Не видать в темноте, какой… Семь верст до небес, и все пехом. А в две стороны – уже четырнадцать! Пусть не хоронится энтот соловей, скажи… Накормлю за такой красивый свист!

Мы с Шабаном переглянулись. Ловит? На пушку берет? Иль, взаправду, слышал?

Глотыч шумно вздохнул, стал молча чадить цигаркой. Все-то он, лешак, знал… Заметил, походя, не глядя на нас:

– Вы если бежать надумали, то бегите… Не держу. В бане, что ли, все время держать?! Но подкормитесь для начала. На огороде уже поспевает. А вот при доме останетесь… – Он пристально поглядел мне и

Шабану в глаза. – Все ваше будет. – Повел рукой, зацепив цигаркой за что-то, искры посыпались от нее. – А работать, что ж… Работать везде надо. У меня али не у меня. Так у меня, скажу, лучшей… Я хоть оценю…

А у комиссаров, у тех отработал – и в перегной… Я их систему давно понял. Сперва, как они в книжках пишут: город-сад… Город-сад… А в том саду сплошь кресты растут!

Глотыч снова заглянул мне и Шабану в лицо, чтобы убедиться, что дошло. Махнул рукой:

– А тепереча топайте на сеновал! С утра делов много.

16

Костик объявился следующей ночью. Сперва разливался соловьем у дверей бани, пока не сообразил, что нас там нет. Потом запел у ворот: во двор заходить побоялся.

Глотыч первым и услышал, разбудил нас с Шабаном:

– Соловей прилетел, принимайте!

Шабан помотал головой и уснул. А я вышел во двор, снял щеколду, но

Костю не обнаружил. Завернул за угол, а он тут как тут. Кусок коряжки светящейся держит, чтобы его лучше найти.

– Привет, – шепчет. – Вас что, с Шабаном прям в дом пустили?

– Пустили, – говорю. А сам стараюсь поближе его лицо разглядеть. Уж очень не понравилось, что он разговор с дома начал.

– Небось, кормежка нашлась?

– Да не тяни ты! – Я чуть не закричал. – Кормежка… Кормежка! Ты говори, что случилось… Вагончик на месте?

– Вагончик на месте.

– С Зоей?

– Нет. Не с Зоей.

– С кем тогда?

– С Шурочкой.

– Говори! Говори!

– Давай присядем, – предложил вдруг он.

Мы присели прямо на траву у стены дома. По тому, как он себя вел, я уже догадывался, что он скажет. Я не торопил его. Чем дольше не знать, тем лучше.

– Вот как бывает, – произнес он негромко и вздохнул. – Померла, значит, наша Шурочка.

– Померла? Сама?

– Померла, – повторил Костик.

Далее из не очень связного рассказа дружка удалось выяснить, что у штабистов с Зоей вышел конфликт: не пошла она к ним на ночь, не захотела. Они тут же силой забрали Шурочку. А утром та вернулась в вагончик, кто видел, говорят, была не в себе. Никого не узнавала и сестру не узнавала, которая прождала ее всю ночь. А в следующую ночь выждала, когда Зоя заснет, и удавилась.

Мы с Костиком больше ни о чем не говорили. Тут не говорить, тут надо гранату хватать и к черту всех разнести. Ох, как я пожалел, что не заметил тогда наган у майора на столе!..

Когда опомнился, спросил:

– Зойка там?

– Нет, – ответил Костик и вздохнул. – Она здесь. Разве можно там оставлять?

– Так что же ты!.. – Я крикнул, и сам испугался своего крика. Но, правда, сколько сидим, а она оказывается здесь, рядом…

– Где, где она?

– В кустах, – сказал Костик. – И не кричи, деревню разбудишь. Сейчас приведу.

Костик шмыгнул в темноту, а я остался ждать. Стоял оглушенный как колуном по башке. И мысли рассыпались: Зоя, Шурочка, штабные крысы, от которых вся напасть. Слово “напасть” отчего-то застряло в мозгу и вызывало судорогу в животе…

17

Я вернулся во двор, но тут же выскочил за ворота, решив сам их искать. Прошел черной улицей, но ничего не увидел. Темные тени домов, заборы, деревья и ни одного огонька. Вдруг испугался, что

Костик с Зоей уже пришли, что они уже во дворе, а меня нет, и повернул назад, споткнулся и больно ударился о камень коленкой.

Хромая, дошел до двора, но он был пуст.

Только теперь я заметил, что стало светать. Потерев саднящую коленку и обругав дурацкий камень, бросился снова на улицу и тут увидел.

Сперва ее. Костик стоял сбоку и старался нам не мешать. Кажется, он даже отвернулся.

Так она и запомнилась посреди улицы в светлом платьице и беленькой косыночке. В редеющей мгле я смог различить ее лицо, глаза. Но это были не глаза, провалы, несущие в себе еще большую черноту, чем та, что нас окружала.