Вампиры – дети падших ангелов. Голоса дрейфующих льдов

Лайонел рассмеялся.

–  Ошибаешься, мне нравится ложь. Это так удобно, когда окружающие лгут и говорят то, что от них хотят услышать. Ты ведь знаешь, я ненавижу, когда меня обременяют правдой. Правда - прерогатива самоуверенных эгоистов, которые стремятся ею что-то изменить. Разве может любить правду тот, кто ничего менять в себе не намерен?
– Молодой человек насмешливо улыбнулся.
– Но, конечно, ложь не для тебя, Вильям, ты непогрешимо веришь в свою правду. Одно печально, свой собственный мир ты построить не способен, поэтому всегда будешь околачивать пороги чужих миров со своей правдой в надежде изменить, сломать, разрушить - и воссоздать заново. Но кто же, интересно, тебе это позволит, мой наивный брат?

–  О-о, я уже успел позабыть, как ты умеешь извратить все понятия!
– презрительно скривился Вильям.

–  А вот я не забыл о твоей несостоятельности принять себя целиком. Как не подавляй низменные чувства, коли они есть, то полезут наружу! Если нужно, даже через положительные понятия, такие как правда!

–  Удобно перевести стрелки на меня, вцепиться в понятия, разбирать их по частям и проигнорировать мой основной вопрос. Какую участь ты приготовил Кате?

Лайонел вскинул брови.

–  Ты действительно полагаешь, что в сложившейся ситуации я стану обсуждать мои былые планы относительно Кати? Или тебе необходимо знать, что путь к ее сердцу свободен и справедливость вот-вот восторжествует? Думаю, ты это уже знаешь.

Вильям отвел взгляд.

–  Мне нужно знать, исчезнешь ты из ее жизни или по выходным будешь присылать цветы, напоминая о себе!

–  Цветы?
– Лайонел холодно улыбнулся.
– Нет, дорогой брат, дарить Кате цветы, подснежники там всякие, читать стишки: «Я могу за тобой идти по чащобам и перелазам, по пескам, без дорог почти» и так далее и в том же духе не очень похоже на меня! Не правда ли?

Молодой человек видел, что брат сконфужен и безжалостно добил:

–  Теперь, быть может, тебе даже не придется в подражание мне вырывать у нее поцелуи насильно!

Они помолчали, и Вильям нехотя спросил:

–  Что ты намерен делать?

Лайонел пожал плечами.

–  Я отправлюсь домой - в Англию. Старейшины дарят мне Лондон, чтобы я не скучал в ожидании Дня Искупления.
– Он хлопнул брата по плечу.
– Дня, который ты нам должен организовать.

Вильям качнул головой и направился к двери, ведущей из зала, но Лайонел оказался возле нее первым и преградил путь. И прежде чем брат успел что-то сказать, бесцеремонно вынул из внутреннего кармана его куртки фотографию.

–  Кажется, это мое.

Вильям несколько секунд смотрел на девушку, залитую кровавым светом заходящего солнца, запечатленную на фотографии, и со вздохом произнес:

–  Конечно. Конечно, твое.

Он ушел, а Лайонел остался один, среди портретов юношей и девушек, мужчин и женщин, в чьих телах когда-либо жили ангел и бес за всю историю существования вампиров. Ангелов тут было значительно больше. В среде вампиров найти их не составляло труда, такие как Вильям и ему подобные не могли не привлекать всеобщего внимания.

Молодой человек посмотрел на фотографию в своей руке и, ненароком сравнив девушку с портрета с девушкой на фото, глубоко задумался. Как бы художник ни старался передать демонизм рыжеволосой девчонки, получилось у него как-то неестественно. В то время как фотография точно пылала огнем и капризный бес на ней изящно обнажал свою сущность. Не могли обмануть ни поднятые в небо наивные глаза, ни трогательные ямочки на щеках, ни тень улыбки в уголках губ, выдавал кровавый отблеск ресниц, игривый румянец на бледной коже и бурный норов кудрей.

Лайонел помнил тот день, когда сфотографировал девушку возле своего дома, как будто это было только вчера. Он усмехнулся. Заманить ее к себе оказалось проще простого, одна лишь эсэмэска. В тот вечер он впервые ее поцеловал, конечно же, насильно. И ему понравилось обжигающее тепло и вкус ее губ, смелость, с которой бросила в лицо все что думала. Разве мог он знать, предлагая ей сыграть в игру: «Ты убегаешь, а я догоняю», что очень скоро преследовать его будет она, а жертвой станет он сам. И весь комизм состоял в том, что убегать от нее ему теперь хотелось меньше всего на свете, только выхода другого не было.

–  Мальчик мой, мы нарушим твое уединение.
– Неслышно в зале появился Цимаон Ницхи. Следом за ним вошли двое старейшин. Одного из них Лайонел давно и хорошо знал, им был его учитель Нима-трак-дэн - тибетец, который в течение десяти лет учил его превозмогать боль, находясь на солнце. По левую руку от Создателя стоял сгорбленный Наркисс, как и прежде прятавший свое лицо под черным капюшоном.

–  Что ты решил?
– спросил Цимаон Ницхи, пристально глядя на фотографию в руке молодого человека.

–  А я могу тут что-то решить?
– насмешливо уточнил Лайонел.

Создатель добродушно посмеялся.

–  Ты всегда мне нравился! Я ставил тебя в пример своим сыновьям.

–  Весьма польщен.

Создатель дружественно похлопал его по плечу.

–  Мой мальчик, ты ведь прекрасно знаешь, любовь не для тебя. Такие, как ты, не дают волю чувствам, а потому никого не могут сделать по-настоящему счастливыми. Привязанности - это цепи. Ты слишком любишь свободу.

–  А еще я люблю себя, куда больше чем свободу, - напомнил Лайонел и медленно добавил: - И если мне чего-то очень хочется, я не в силах себе отказать.

Желтые глаза Цимаон Ницхи вспыхнули, а лицо как будто посерело, став совсем мрачным. Былое дружелюбие испарилось.

Вперед выступил Наркисс.

–  Создатель, если паршивец перешел границы вашего доброго отношения, отдайте его мне!

Цимаон Ницхи искоса посмотрел на него.

–  Это лишнее. Уверен, Лайонел достаточно умен, чтобы на этот раз сделать исключение и отказать своей себялюбивой натуре.

–  И все-таки его поведение недопустимо, - прокаркал старейшина в капюшоне.
– Оставьте его у меня на воспитание.

Лайонел ледяным взглядом уставился на Наркисса и холодно произнес:

–  Вряд ли, предпочитаю женщин.

Наркисс замахнулся на него, но руку его перехватил Нима-трак-дэн, спокойно заметив:

–  Не нужно горячиться! Мы ведь все помним, как дорог этот мальчик нашему бесу.

–  И тебе самому дорог этот дерзкий паршивец, не так ли!
– яростно прорычал Наркисс.

На белом лице тибетца с миндалевидными глазами не дрогнул ни один мускул.

–  Он мой лучший ученик! Да, не скрою, его благополучие занимает меня куда больше, Накрисс, твоих содомских планов.