Ваша С.К.

— Будь ты неладна! — усмехнулся и швырнул жене сеть. — Я уж свою золотую рыбку вытащил из синего моря… Буду теперь тихо сидеть в своём корыте.

И залез в лодку, закинул руку за голову и прикрыл глаза с мыслью: будь что будет, ибо хуже все равно уже некуда. У бабы муж должен быть, а у дитя оба родителя. Перестанет Машка место Олечке указывать, не будет Олечка по рекам и каналам от обиды мыкаться. Сердце у него пусть и каменное, а порой болит, как не болело при жизни, на ее слезы глядючи. А ведь болело и за жену, и за сыновей, и за многих ещё ох как болело… Никто, правда, не верит в басмановскую человечность, да и бог им судья, а его давно высшим судом осудили на такую каторгу, с которой и рад бы из града Петрова в Сибирь убежать, так не найти ведь желающего на его место. Это только свято место пусто не бывает, а его — проклятая работенка задаром никому не нужна! Мирослав лишь красиво говорит, да мотыги в руки не брал. С литераторами все общается, а Авгиевы конюшни не княжеское дело разгребать — псы на то придуманы Господом Богом и его приспешниками. Вот и не откроет рта Мирославушка. Все честь по чести будет, как он, Басманов, того желает… Не для себя — у самого все давно само собой сладилось — а для Светланы. От судьбы не убежит человек, если только бес все жизненные нити не спутает и в паутину не поймает на веки вечные, а судьба у девки незавидная на ручке-то вырисовывается…

— Придушить не придушу, а удовольствице от попыточки получу…

Не на того напал Бабайка. С левой руки в поддых получил и в угол мячиком отлетел.

— Пшел вон из спальни моей жены! — высунулся из лодки растрёпанный Басманов. — Ещё раз увижу здесь твою волосатую харю…

— Я глаза тебе выцарапаю, и не увидишь ничего…

Женщину бить не с руки, даже с правой. Но к потолку поднять можно даже на одной левой. Рыболовная сеть натянулась до предела и застряла у княгини на носу, но Олечка Басманова хватки не ослабляла.

— Уймись, Машенька! По-доброму прошу тебя! — совсем недобрым голосом увещевал чужую жену Басманов. — Не дочь тебе, но мне правнучка Светлана.

Он опустил руку, и Мария встала перед ним в полный рост, точно дева морская, вытащенная из воды — вся мокрая от собственных слез.

— Убью! — выплюнула она в лицо секретаря своего мужа, но дотянуться до него из-за сетей не могла.

— Кого именно, голубушка? — усмехнулся Федор Алексеевич. — Нас убивать уже поздно, а убивать Светлану — не женская работа, оставь ее нашему графу, сделай милость.

Рванула Мария сеть, да не по рукам и потом не по зубам оказались княгини узлы, завязанные городской русалкой, охваченной тем же праведным гневом на Фёдора Алексеевича, что и у ненавидимой ею княгини Марии, но нынче чаши весов сместились, ибо веками доказано, что муж и жена — одна сатана. Могла б придушить хозяйку дома, придушила б голыми руками и без всяких нитей.

— Успокоилась? — осведомился Басманов, присаживаясь на край лодки. — Или желаешь немного полежать в лодке? В ней сон поистине крепкий случается аки пакибытие…

— Шутки твои неуместны, душегубец! — плюнула ему в лицо княгиня и, развернувшись, как была в рыболовной сети, так и ушла из заколоченной комнатушки.

Тогда Федор Алексеевич перекинул ногу и сам завалился спать на дно лодки.

— Сейчас меня даже сладкоголосые херувимы не разбудят, — донёсся до Олечки Басмановой голос мужа.

Она подошла к двери, за которую выкатился уже и Бабайка, заперла засов и шагнула к лодке, зная наперёд, что брачного дня у неё не будет — супруг уже отправился на поиски своего пакибытия.

Княгиня же Мария искала дворника и, к своему великому удивлению, обнаружила дядю Ваню, вместо кухни, в спальне княжны.

— Как это…

— Понимать это надобно просто, — ответил на недозаданный вопрос вылезший из-под кровати Бабайка с ворохом трухи от полыни в бороде. — Сиё есть теперь зло для княжны…

— Это ты так решил? — ухватилась за дверной косяк княгиня.

— Князь изволили-с приказание отдать, — ответил дворник, только что сбивший метлой с карниза последний полынный пучок.

— Вот как…

Мария осела на пол и сидела неподвижно с минуту, пока до неё не добрались ножницы Бабайки.

— Я нож искала, — проговорила она, глядя в пол. — Да поострее, чтоб на меч был похож… Несите чесноку, чтобы топор висел…

Никто ничего не ответил хозяйке. Бабайка стащил с ее головы обрывки сети, но она и тогда не подняла на него глаз.

— Испей чайку, горлица ты наша горемычная.

Услышав голос Арины Родионовны, княгиня протянула лишь руку за чашкой, выпила Иван-чай залпом и резво на ноги вскочила.

— Лежит? — спросила она у няни.

— Лежит, — кашлянула та в ответ. — Покойник покойником, прости Господи…

— Чай в самоваре?

— В чайнике, матушка…

Княгиня обвела взглядом комнату дочери и, стиснув губы, направилась к супругу. Налила полную кружку зелья, данного Княгинюшкой, и опустившись подле дивана на колени, протянула Мирославу Иван-чай с твёрдым приказом «Пей!»

— А теперь вставай. Я сама приведу тебя в божеский вид для достойной встречи с этим ничтожеством.

Ничего не ответил князь Кровавый. Только глаза от супруги спрятал, когда поднялся с належанного дивана.

Глава 36 "Добропорядочная барышня"

Таксомотор остановился на Исаакиевской площади, которую княжна Светлана знала, как свои пять пальцев. Однако сейчас, когда не вылившиеся на щёки слезы склеили ресницы, ей пришлось нащупывать поданную графом фон Кроком руку. Чувство, что она попала в немецкий плен, только усилилось, когда Светлана вновь почувствовала под тонкой подошвой ботинок грубый камень мостовой и сумела наконец открыть глаза. Напротив принадлежавшей немцам гостиницы высилось только что отреставрированное немецкое посольство. Остальной же свет затмевало чёрное крыло плаща немецкого графа. Лучше бы она вовсе не открывала глаз!

Смотреть было не на что, а вспоминалось многое — можно сказать, вся ее короткая жизнь. Светлана отчетливо представила себе прежнее трехэтажное здание, уничтоженное по приказу английской компании. Особенно лавки, помещавшиеся в первом этаже, которые Светлана посещала вместе с матушкой. Княгиня Мария особенно любила антикварную, куда приносила целые баулы, набитые подарками, полученными от страстных поклонников неопределённого возраста. Вырученные средства княгиня Кровавая неизменно жертвовала пожарному обществу, которое организовал давнишний владелец здания князь Львов, и сейчас щеки княжны горели ярче зарева городских пожаров. Она не кричала караул в автомобиле и молчала сейчас: губы ее сковывали не вампирские чары и даже не страх, а элементарный стыд.

Любое сопротивление напрасно — в такой ранний час и в том растрепанном виде, в котором она пребывает сейчас, никто не примет ее за добропорядочную барышню. Извозчики, дремавшие над своими лошадьми, понимающе улыбались графу. Княжна поморщилась, словно перед ней висела вывеска не новой фешенебельной гостиницы, а зуболечебного кабинета: Карл Иванович Буре долгое время был личным портным княгини и обшивал заодно и маленькую княжну, которая постоянно боялась, что вместо примерки ее отведут в страшный кабинет, располагавшийся по соседству. Сейчас она уже ничего не боялась и зубы скрежетали от злости на графа, а не от флюса.