Ватага 'Семь ветров'

Или накричала бы, или пригрозила бы страшными , карами - в зависимости от настроения и от возраста ученика.

Но Костя, знала Фролова, человек серьезный... Что случилось в классе? Только что она видела Каштанову - вроде бы все в порядке. Перехвалили они этого Костромина! А всегда он говорит с ноткой нахальства - и придраться не к чему, и задетой себя чувствуешь.

И тут Костромин раскрылся:

– Ну, это так говорится - семейные, личные... А просто я пораскинул мозгами, Наталья Михайловна... Кончу школу, поступать буду. А школьный балл? Здесь у меня от силы четверка будет, а в вечерней я свободно медаль получу. Или хотя бы пять баллов средних. Все так делают, кто поумнее. Будете мне мешать?

Фролова и поверила Косте и не поверила, но так обиделась! Что бы за этим ни крылось - правда, розыгрыш или что-то серьезное, - все равно обидно! Бессмысленная, безнадежная, унизительная жизнь! Трудишься дни и ночи, вертишься дни и ночи, а потом приходит лучший из них, гордость школы, и вот так - словно в лицо плюнул.

Взрослому, нужному школе работнику она сказала бы, что надо подождать, подумать, и всеми силами дала бы понять, что он нужен,- и конфликт был бы исчерпан. Но уверять этого мальчишку, что без него школа не обойдется?

Наталья Михайловна была очень добрым человеком, но обида взяла верх, и она подписала заявление.

– Вот. Иди.

Костя удостоверился, что обмана нет, помахал листочком в воздухе, попрощался и ушел.

Фролова отыскала Каштанова в учительской, отозвала в сторону:

– Ну вот, Алексей Алексеевич. Что это?

Больше всего она боялась, что Каштанов станет выговаривать ей, зачем подписала заявление. Но он посмотрел в окно, поцарапал пальцем по стеклу и сказал, что поступила она правильно, что и он поступил бы точно так же.

А что касается Кости Костромина - что сейчас скажешь?

Надо посмотреть, как развернутся события дальше.

– Костромин-то не один, - сказал Каштанов.
– За ним ватага стоит. Они теперь никого так просто, за здорово живешь, не отпустят от себя... Подождем. А может, затея какая-то. Мэйкапар.

Маша прибежала в класс со звонком, вся в слезах и стала собирать портфель.

– И не спрашивайте!
– почти закричала она подругам.

– Как же не спрашивать?

– А так!
– отрезала Маша.
– Ухожу из школы. В вечернюю перехожу! Медаль золотую получать! Я тоже хочу золотую медаль!

Мигом смекнули ребята, в чем дело! Тут еще вездесущая Гоша прибежала с новейшими сведениями, и, когда Каштанов вошел в класс, почти на каждой парте лежал белый листок, Игорь спрашивал, как пишется слово "заявление", а Сергей кричал на весь класс: "Фролова - Н. М.? Или полностью?"

Не успел Каштанов и рта открыть, как у него на столе выросла стопка заявлений от желающих получить золотую медаль в вечерней школе.

Каштанов перебрал листки.

– Сапрыкин?
– говорил он.
– Судя по физике - вполне может получить... Лазарев тоже... Киреева? Киреева обязательно получит... Козликов Владимир? Ну что же, и Козликов получит, если постарается... Желание, во всяком случае, похвальное.

Ребята переглядывались. Никогда нельзя было угадать реакцию Алексея Алексеевича! А что он сделает в следующую минуту? А вдруг пойдет и подпишет все эти заявления у директора. Костромину-то подписали! А тогда что? Если подпишет? Завтра придут в школу - и что? И куда?

– Желание похвальное, и сплоченность приятная, - продолжал Каштанов. А за что, собственно, боролись?

За это самое... Куда один - туда и все, так? Так мы будем жить? Каштанов помолчал.

– Вы мне лучше скажите:

кто из вас знает, почему Костромин ушел? Я не спрашиваю - почему, и вы можете быть уверены, да вы и так уверены в том, что я не стану спрашивать, в чем дело. Мне интересно: знает кто-нибудь или не знает? Поднимите молча руку.

Ни одна рука не поднялась. Все оглядывались на Машу, но и она не могла поднять руки, нечестно было бы.

– Ну что ж, тогда будем считать - потянулся человек за медалью... Гусей крикливых караван тянулся к югу...- Каштанов помахал стопкой заявлений.

– Да не слушайте вы их, Алексей Алексеевич! Им бы только посмеяться! Сколько можно смеяться?
– поднялась с портфелем в руках Маша.
– Сколько? повторяла она.
– Мне просто интересно!

И она выбежала из класса.

Каштанов сидел опустив глаза. Образовалась пауза. Все ждали, что он скажет. Но он не спеша открыл журнал, заложил в него заявления, прихлопнул ладонью и поднялся:

– Учиться!

И начал объяснять урок.

Тут лишь дошло до ребят, что с Костей Костромой, наверно, очень плохо. Дело не в том, знают они или не знают.

Что-то ему очень плохо...

Семейно-личные обстоятельства Кости, действительно, были трудными.

Гена, старший брат Кости, на пять лет старше, никак не мог пристроиться к жизни. Работал на заводе плохо, пил, гулял, оскорблял маму, с отцом почти не разговаривалвернее, отец с ним не разговаривал, обиделся отец на Гену.

Так было давно, и ничего с этим не поделать. Когда Геннадий куражился, Костя уходил из дому к товарищам или старался задержаться в школе, - в такие дни все ребята удивлялись, какой он веселый человек. Костя, и как страстно хочет он, чтобы все у них в ватаге было хорошо. И Сережу с Игорем он первый бросился спасать, потому что падение Гены началось как раз с того, что его оставили на второй год в седьмом классе, - Костя тогда совсем маленький был, но помнит, что с тех пор в доме стало неспокойно. А как еще может быть, если отец отвернулся от старшего сына?

А однажды случилось так, что Костя услыхал ночью разговор отца с матерью. Отца позвали в отдел кадров и предупредили, что Геннадия выгоняют с завода - да еще со статьей.

– Со статьей!
– повторила мама и, наверно, прикрыла рот рукой, потому что дальше ее было почти не слышно.
– А ты?
– спросила она отца.

– Я?
– сказал отец.
– Я сглотнул вот тут комок - и пошел.

Эти слова отца, особенно интонация, с которой они были произнесены, не давали покоя Косте.

Они тогда долго говорили, а Костя лежал и слушал, держал в уме: "Сглотнул вот тут комок - и пошел".

Отец объяснял матери:

– А что они еще с ним могут сделать? Смена, а он у батареи лежит спит. С похмелья. Был бы еще умелец, мастер. У нас кто умеет - все простят. А он никчемный в цеху, так, балаболка. Его иначе не называют, я слыхал. Наш сын - балаболка... Это ведь кажется, что на заводе тысячи. Подумаешь, один у батареи спит. А каждый на счету.

Это же не бульвар, это цех, - неторопливо говорил отец не столько, видимо, матери, сколько самому себе, стараясь обелить людей, прогнавших его сына. Костя понимал его: