Вчерашняя быль
Шрифт:
– - Ну, ну, ходи!
Они стали играть. Прокрутов подошел к ним, утомленно зевая.
Кротов взял тетрадку со своими пометками и вышел.
После всего слышанного ему стало как-то не по себе, что-то гнетущее, угрюмое чувствовалось ему и в воздухе, и в лицах, и в словах.
Фельдшер Салазкин, брюнет с глазами на выкате и лихо закрученными усами, в сером пиджаке и цветном галстуке, встретил его в госпитале с фамильярной почтительностью, и они прошли по мужскому и женскому отделению, заглянули в одиночные и вернулись в аптеку.
– - А амбулаторных много?
– - Не так что бы, Глеб
– - Глупости говорите, Салазкин, -- резко остановил его Кротов, -- ну, пойдемте!
IV.
Амбулатории находились в самой тюрьме, на женской и мужской половинах. Для них были освобождены камеры. В них стояли -- небольшой ящик с самыми обычными медикаментами, стол и два стула. На один садился доктор, на другой фельдшер и прием начинался. Больные выстраивались в коридоре по стенке и, друг за другом, входили к доктору.
Кротов вошел в тюрьму. Тюремные сторожа отпирали перед ним дверь, закрывая ее тотчас по его проходе, затем открывали также следующую и следующую, пока он не вошел в широкий коридор тюрьмы, по стенам которого через каждые четыре шага чернели узкие, безмолвные, глухие двери.
Кротов вошел в свою каморку и сказал фельдшеру:
– - Вызывайте по очереди.
Фельдшер стал вызывать больных. Они приняли всех на мужском отделении и перешли на женское.
– - Холина, -- сказал Кротов, читая заготовленный бланк.
– - Это та самая, -- шепнул фельдшер и громко окликнул:
– - Холина!
В камеру вошла, зябко кутаясь в платок, среднего роста девушка, с развитыми формами женщины и с открытым чистым лицом девочки. Большие серые глаза ее смотрели прямо, маленький рот был полуоткрыт, темные волосы, зачесанные в косу, выбились и вились над широким лбом.
Кротов с невольным участием взглянул на нее.
– - Спать не могу, -- сказала она тихо, -- совсем не могу! В дороге устала. Думала, засну и -- нет!
Кротов пристальнее взглянул на нее и увидел бледное лицо и черные круги под глазами. Сердце его тоскливо сжалось.
– - Опиум?
– - спросил фельдшер, готовясь писать.
– - Хлоралгидрат, -- сказал Кротов и улыбнулся девушке:
– - На ночь примите и заснете.
Она слабо улыбнулась ему в ответ и от этой улыбки еще светлее и яснее стало ее лицо.
Прием кончился. Кротов вышел и в коридоре встретился с начальником.
– - Ну, что, батенька, -- спросил тот, -- видели, просилась?
– - Ничего подобного, просто бессонница!
Начальник мотнул головой и проговорил;
– - Будет бессонница, коли петля ждет.
Кротов болезненно сморщил лоб.
– - Не может этого быть!
Начальник развел руками.
– - Я, батенька, столько же, сколько вы, знаю. Говорят. А теперь, -- тихо сказал он, -- что теперь жизнь?
– - копейка! Дешевле копейки, батенька, вот!
– - Куда вы поместили ее?
– - Поместил хорошо. В нижний этаж поместил. Вы не беспокойтесь,
батенька, там тепло, а мне спокойнее. Клюшеву на время туда перевел. Она зоркая. Хлопот мне с ними! -- и он, пожав Кротову руку, суетливо пошел по коридору.V.
Кротов спал после обеда, когда сквозь сон почувствовал, что его кто-то тихо толкает в плечо, и услышал голос дочери:
– - Папа, -- говорила она громким шепотом, -- тебя какой-то господин спрашивает.
– - А! Сейчас... хорошо...
– - пробормотал он спросонок.
В ту же минуту почти над его ухом раздался добродушно веселый голос:
– - А, он тут сибаритствует! Не беспокойтесь, я его разбужу сам!.. Глеб, возри, если ты не слеп!..
Что-то знакомое, полузабытое послышалось Кротову в этой фразе.
Он быстро сел на диван и, еще не проснувшись, стал всматриваться в своего гостя.
Маня зажигала на столе лампу. Посреди комнаты стоял невысокого роста худощавый блондин в мягкой рубашке и пиджаке.
Небольшая бородка и жидкие усы слабо скрывали острые черты лица, и Кротов сразу узнал тонкий нос, высокий лоб и насмешливо улыбающиеся губы.
– - Виктор!
– - воскликнул он и, встав с дивана, порывисто обнял гостя.
Гость поцеловался с Кротовым и, обернувшись к Мане, сказал:
– - Иногда и мужчины целуются. Мы, видите ли, с вашим отцом старинные товарищи.
– - Да, да, по гимназии еще, -- подтвердил Кротов.
Маня сделала реверанс и убежала сообщить новость матери и брату.
Кротов держал за руку своего гостя и, любовно вглядываясь в его лицо, говорил:
– - Совсем тот же. И не изменился. Вот усы да борода только. Я бы тебя сразу узнал.
Тот засмеялся:
– - За то тебя узнать трудно! Почтенное пузо, почтенная лысина...
А затем понизил голос и сказал:
– - Прежде всего надо объясниться с тобою. Во-первых, я теперь не Виктор и не Томанов, а Алексей Викторович Суров. Понимаешь? Бывший земский врач Гдовского уезда...
Кротов вопросительно взглянул на него.
– - Не понял? Попросту, я нелегальный. Меня ищут и если найдут -- возьмут. Не Сурова, -- усмехнулся он: -- Суров чист, как любой октябрист. У Сурова настоящий паспорт. Но ищут Томанова, Мухина, Ложкина. Мне надо прожить здесь недели две. Теперь скажи прямо: можно мне остановиться у тебя или нельзя? Я узнал, что ты на на службе по полиции или в тюрьме, -- и все-таки пришел к тебе открыто. Говори и ты прямо!..
Кротов тотчас с горячностью ответил:
– - Это пустое одолжение. Мой дом -- твой дом. Спать здесь будешь, -- указал он на диван, с которого встал, и прибавил:
– - А служу я не в полиции, а при тюрьме и в качестве врача.
– - Обиделся, -- усмехнулся Суров, -- я, ведь, это без упрека. Жизнь расшвыривает людей.
– - Нет, я так это... чтобы ты узнал. Теперь можешь весь багаж перевозить сюда.
– - Багаж? Со мной все! Чемоданишко в передней бросил... Ну, отлично, -- он сел на диван и достал из коробочки папиросу, -- теперь, значит, и закурить можно. Чаем напоишь?