Вчерашняя быль
Шрифт:
– - Кури!
– - нежно сказал ему Кротов, подавая зажженную спичку.
– - Чай, вероятно, через полчаса будет: уж и рад я тебя видеть! Шутка ли, почти четверть века! Да! Мне было 20, теперь -- 43; 2З года! Эх, как время-то идет. А ты почти не изменился. Так же худ, та же улыбка. Только вот морщина от носа. А у меня вон, видишь?
– - и Кротов нагнулся и хлопнул себя по макушке.
Суров съежился и прижался в самый угол дивана, видимо наслаждаясь и отдыхом, и теплом, и куреньем.
– - Побелели, поредели кудри, часть главы моей, -- ответил он, -- зубы в деснах ослабели и все прочее... Одно слово: время. Но для
Кротов не без самодовольства улыбнулся.
– - Бога гневить нечего, генеральства мне не надо, а устроился. Меня любят, знают, есть практика. Десять лет, ведь, тут!
– - Кротов замолчал, потом вздохнул и прибавил: -- Я до этого времени много пережил, Виктор!..
– - Зови меня Алексеем.
– - Да, Алексей, запомнить надо...
– - Постарайся. Алексей Викторович Суров.
– - Алексей, Алексей... Хорошо! Да, много пережил я за это время.
И Кротов начал рассказывать пережитое, вспоминая про все свои мытарства. Как он женился на четвертом курсе и ему пришлось и семью держать и учиться. Потом земская служба, где надо было ладить и с предводителем, и с председателем, и с исправником, и со старшим врачом, а если тот жил с акушеркою, то и с нею!..
– - Да! А по молодости не мог. И мотался с конца в конец по государству Российскому. Двух детей на эпидемиях потерял -- одного дифтеритом, другого скарлатиной. Да! Наконец, попал сюда в земство; у предводителя дворянства, князя Томилина, жену вылечил, и вот тут врачом пристроился. Так-то, -- окончил он, -- теперь живу оседло. Дело делаю и доволен...
– - Доволен...
– - вполголоса повторил за ним Суров. Кротов встал и взволнованно подошел к дивану. Абажур лампы скрывал в густой тени плечи и голову Сурова, и Кротов заговорил, обращаясь к светящемуся кончику его папиросы.
– - Вот ты с усмешкой сказал про мою службу: не то в полиции, не то в тюрьме...
– - Я не знал, что ты врач...
– - Все равно! Пусть не врач! Разве я не могу везде служить честно, внося в свое дело человеческие отношения, помогая -- по мере сил -- слабому, облегчая участь страдающего? Да еще где? В тюрьме? Где так дорого всякое внимание, всякая ласка. Нет, ты не прав. Я думал об этом, много думал, и до сих пор мне не в чем упрекнуть себя и не за что покраснеть.
Он взволнованно прошел от дивана к двери и назад к дивану.
– - Гм... я рад за тебя, -- сказал из темноты Суров, -- во всяком случае я, думая о тебе, никогда не допускал, что жизнь тебя может оподлить.
– - Никогда!
– - горячо подтвердил Кротов.
– - Но притупить... может...
– - Папа, самовар подан! Мама зовет!
– - заглянув в комнату, сказала Маня.
Суров быстро встал с дивана и, подойдя к Кротову, положил ему руки на плечи и сказал с молодым порывом:
– - Но дочка у тебя -- одна прелесть! Если не обманывают ее глаза, то душа ее чиста и возвышенна. Одна?
Кротов радостно улыбнулся.
– - Сын еще, Петр, погодки. Да, брат, они у меня чистые. Жизнь их не тронула. Вот познакомишься с ними, увидишь. Идем!
– - и он обнял Сурова.
– - Помни: Алексей Викторович Суров, -- сказал Суров, собираясь идти, и остановился, --Черт возьми, кажется, гости к вам!
В передней слышалось сопенье, кто-то снимал кожаные
галоши; потом громко высморкался и зашаркал по полу.Кротов махнул рукою.
– - Это мой партнер в шахматы. Здешний учитель истории. Только, пожалуйста, для спокойствия, -- спохватился он, -- не волнуйся и не спорь, если он что-нибудь насчет современности ляпнет.
Лицо Сурова осветилось лукавой усмешкой.
– - Черносотенец?..
– - Почти...
– - Как ты?..
Кротов отрицательно покачал головой и сказал:
– - Я не мог уклониться от выборов и подал за октябриста, но в душе я -- кадет!
Суров весело и громко рассмеялся.
– - Черт возьми, совсем красный.
– - Смейся, -- сказал Кротов, -- и любовно прибавил:
– - Тебе, кажется, все еще 20 лет!..
– - С хвостиком...
Кротов снова обнял его.
– - Так не спорь с ним...
– - Что я дурак, что ли? Спорят только до 23 лет, да и то по глупости.
VI
Они вошли в уютную столовую.
Пухлов сидел уже на обычном месте и при входе незнакомого человека устремил на него свои круглые глаза. Маня толкнула брата и что-то шепнула матери.
Жена Кротова приветливо улыбнулась Сурову, которого подводил к ней муж, а потом дружески протянула ему руку и сказала:
– - Милости просим! Это наша Маня, это Петя. Оба большие уже. Этой весной кончают. А это -- наш старый знакомый -- и она назвала Пухлова.
Пухлов колыхнул ее грузным телом и протянул Сурову мягкую с короткими пальцами руку.
– - Совсем в наши Палестины или проездом изволите быть?
– - сипло проговорил он.
– - Не знаю еще, -- ответил Суров, дружески пожимая руки Пете и Мане.
Потом он сел, и Кротова тотчас подвинула ему стакан чая.
– - Ведь это товарищ мой... по гимназии, -- радостно стал объяснять Кротов, -- двадцать три года не видались!..
– - А-а!
– - протянул Пухлов, оглядывая Сурова. Жена Кротова тоже смотрела на него и, сравнивая с мужем, удивлялась.
– - Кажется, ровесники -- и какая разница!
У этого движенья быстрые, глаза и смеются и загораются, фигура словно у молодого, а муж -- как водевильный отец: приличная полнота, приличная плешь, солидная дряблость. Вероятно, и беспечный. Что ему?..
– - Вы, наверное, холостой?
– - спросила она.
Суров вопросительно взглянул на нее.
– - Из чего вы заключили? Совершенно напротив. И женат был, и овдоветь успел.
– - А детей нет?
По лицу Сурова скользнула легкая тень.
– - И дети есть: двое. Совсем, как ваши: сын и дочь. Вас Маней зовут?
– - обратился он к девушке.
Маня вспыхнула и кивнула.
– - А мою Маруськой.
Ему сразу понравились и жена и дети Кротова. Девушка и юноша с смелыми открытыми лицами, на которых ясно отражалось каждое их душевное движение; милая барыня с полным, несколько расплывающимся лицом, с добрыми серыми глазами, с плавными уверенными движениями и ласковым голосом.
Суров оглядел и уютную столовую и сервировку стола и понял всю несложную психологию мягкого и добродушного Кротова, который тем временем говорил, обращаясь то к Пухлову, то к жене и детям.