Вчерашняя быль

У Мани задрожал голос:

– - И неужели, папа, ее повесят?

Кротов даже махнул рукой.

– - Кто сказал? Чушь! Она даже мало замешана...
– - и он передал дело, как слышал от Виноградова.

– - Разве они разбирают?
– - сказал Суров.
– - Они машина, автоматическая машина для выполнения казни через повешение...

– - Ну, не скажи, -- ответил Кротов, -- с фактами считаться надо, соблюсти хоть формальную сторону. Бомбы, да, теперь это не шутка, но за них не казнят...

– - А что, этот господин здесь любим был?
– - спросил Суров, меняя разговор, -- полицеймейстер этот?

– - Он?!
– - пылко воскликнул Петя, -- первый негодяй!

– - У этого Семенова на жалованьи состоял. Как он укрощал тогда рабочих, ужас!
– - морщась, сказала Маня, -- помнишь, мамочка, Чеканова?

– - Да, -- передернув плечами, подтвердила жена Кротова, -- не в меру старался. Слушать рассказы, так мороз по коже...

Суров вздохнул и повел рукою по лицу.

– - Да, в такие моменты вспоминается закон старика Моисея: око за око, кровь за кровь, зуб за зуб... Никому не сладко...

Обед окончился и все встали из-за стола.

– - Ты, пожалуйста, не стесняйся, -- сказал Суров, входя с Кротовым в его кабинет, -- привык спать на диване и спи, а у меня и этой барской привычки нет, и дело имею.

Кротов лег на диван, на который была уже положена подушка с плодом, а Суров сел за стол и вынул записную книжку.

– - Я тебе не помешаю?

– - Пожалуйста!

– - Да, еще, -- сказал Суров, -- ты для вида все-таки поищи мне места. Если нужно будет, я и прошение подам, а то мне здесь, быть может, и с месяц прожить придется. Ты позволишь?

Кротов даже приподнялся.

– - Да хоть совсем живи у нас. Ты так всем понравился, а я...

– - Ну, спасибо. Так я займусь малость!

IX.

Когда Кротов проснулся, Сурова в комнате не было, лампа была погашена и Маня ласково будила его:

– - Вставай, папочка, чай на столе и Савелий Кондратьевич давно уже ждет.

– - А Суров?

– - Ушел перед самым чаем, -- ответила Маня и прибавила: -- какой он хороший, папа, у нас из знаковых никого такого занимательного нет.

Кротов кивнул.

– - И все он знает! Сегодня он мне про реформацию стал рассказывать. Мама даже на кухню не пошла, так интересно! А теперь он, вероятно, нарочно от Пухлова ушел. Противный этот Пухлов, черносотенец! А Петя уверяет, что Суров революционер. Правда?

Кротов уже надел пиджак, пока она тараторила.

– - Глупости болтает Петя, -- сказал он, -- ну, идем!
– - и они вышли в столовую.

Пухлов поздоровался и сказал:

– - Ну, вот и мы дождались! Слыхали? У нас судить будут убийц нашего славного Василия Васильевича. Обоих зацапали. Вы видели гусей этих?

– - Нет, -- ответил Кротов, и, садясь к столу, сказал: -- откуда вы эту злость берете? Ведь, все успокоилось, улеглось.

– - Ну, нет-с, не скажите!
– - даже всколыхнулся Пухлов, -- теперь-то и надо страху нагонять, чтобы помнили, да-с, чтобы помнили! А, по вашему, как же: "пошалили, а теперь будьте паиньки", и по головке погладить. Нет, без пощады...

– - Фи, даже слушать противно, -- воскликнула Маня.

Пухлов так резко повернулся к ней, что даже стул затрещал.

– - Противно? Это уже гость ваш сказывается, вот, -- и он обернулся к Кротову: -- вот и приятель ваш. Готово! Говорю вам, Глеб Степанович, поберегитесь его. Чувствую я, что волк он. Недаром его из всех земств туряли, да!..

Кротов вспыхнул, но сдержался.

– - Я попрошу вас теперь, Савелий Кондратьевич, -- сказал он слегка изменившимся голосом, -- и раз навсегда, не будем говорить о политике. Я, вы знаете, не революционер, при тюрьме служу...
– - он горько усмехнулся -- но не могу слушать ваших озлобленных речей. Тяжело мне. И еще: оставьте в покое моего приятеля...

Все на мгновение почувствовали себя неловко. Пухлов откинулся. Вытаращил глаза и тяжело засопел. Потом вынул платок, вытер покрасневшее лицо и сказал:

– - Хорошо-с, отлично, Глеб Степанович, не будем о политике! Я себя, извините, ради вашего приятеля, переделывать не стану, но помолчать -- извольте, могу...
– - и он качнулся в сторону Кротова с ироническим поклоном.

Кротов сделал усилие, улыбнулся и сказал:

– - И отлично, будем пить чай и сразимся.

Они стали играть, но игра велась вяло, без обычного оживления, и в этот вечер Пухлов ушел домой, когда еще не убрали самовара.

– - Он совсем обиделся, -- не без тревоги сказала жена Кротова, когда Кротов вернулся в столовую.

Он махнул рукою.

– - Тяжело мне переносить такую озлобленность. Бог с ним! Суди сама: видел я эту девочку; говорят, виселица ей грозит. Ей, такой вот, как Маня! А он с ликованием. Не могу.

– - И очень хорошо! Ты его славно отчитал, папа, -- пылко сказала Маня, -- хоть бы и дорогу к нам забыл...

Петя тряхнул головою.

– - Если бы ты знал, папа, как у нас в гимназии его презирают!

– - Ну, Бог с ним, -- ответил Кротов и, обернувшись, увидел в передней Сурова.

– - Ты откуда?

Суров вошел, потирая руки и ежась от холода. Скулы и нос его были совсем красные.

– - Чаю хотите?

– - Если горячий...

Жена Кротова тронула рукой самовар.

– - Нет, совсем остыл. Погодите, вы пока рюмку водки выпейте и закусите, а я разогреть велю, -- и она поспешно встала, а Маня уже подавала водку, рюмки и доставала приборы.

Суров сел к столу и заговорил:

– - Откуда? По делам ходил, а что я не с крыльца вернулся, так я через кухню. Скорее. Ну и мороз! Градусов 20!
– - и, выпив рюмку водки, спросил: -- а где же ихтиозавр ваш? Шахматы на столе, а он...

Маня и Петя засмеялись.

– - Папа его так отчистил...

– - Ушел и не вернется...

– - Да ну, что такое?
– - по лицу его скользнула тревожная тень, и он вопросительно взглянул на Кротова.

– - Болтают, -- ответил тот, -- просто ушел, недовольный тем, что мы помешали ему восторгаться казнями.

– - А!
– - Суров придвинул тарелку и стал есть, говоря, -- и отлично! Я не понимаю, как вообще в обществе мыслимы такие люди. Ну, разве пока ест, пьет или там в винт, в шахматы играет. Пусть! Но когда заговорит, брр... откуда у них ненависти столько? Дикие люди!