Вчерашняя быль
Шрифт:
– - Сюда запру, -- сказал Кротов, -- кладя пакет в боковой ящик стола и запирая его.
– - Отлично! Ну, идем!
Жена Кротова вышла проводить их. Суров ласково устранил помощь горничной, надевая пальто, а потом стал закутывать голову в башлык. Кротов запахнулся в енотовую шубу и взял шапку. Они вышли на улицу.
Крепкий снег искрился под лучами негреющего солнца и скрипел под ногами. Редкие прохожие почти бежали, закутанные, окруженные паром своего дыхания.
Суров съежился, глубоко засунул руки в рукава пальто и шутливо сказал:
– - Ну, купец, пойдем пошибче!
– -
– - Вот пробегусь по морозу, аппетит и нагуляю, -- ответил Суров и спросил: -- что, много у тебя там работы?
Кротов ответил. Суров продолжал расспросы, рассказывая о порядках в знакомых ему тюрьмах, и Кротов отвечал ему, передавая в свою очередь обиход их тюремной жизни.
– - А вот, и она самая!
– - сказал он, указывая на тюрьму.
Она стояла на окраине города. Одинокая, словно отверженная, среди раскинувшихся справа и слева огородов, теперь занесенных снегом, на фоне ослепительно белой пелены, она угрюмо возвышалась грудою красных кирпичей, обнесенная каменной оградой, в которой, как щель, чернели ворота. По всей высокой стене ее фасада четырьмя рядами чернели маленькие окна камер, и белые, пушистые гирлянды снега, покрывшие железные прутья решеток, казались ресницами, опушенными инеем на сомкнутых веждах.
С правой стороны от тюрьмы стоял лес, и теперь от него вереницей шли в серых шапках и рваных тулупах арестанты, таща за собою сани с дровами. По бокам их шли, закутанные в башлыки надзиратели.
– - Это что же?
– - спросил Суров.
– - За дровами ходили. У них там в лесу заготовка. Ну, иди домой! До свиданья!
– - Бегу, и это каждый день?
– - Каждый. Ну, иди!
Кротов пошел к тюрьме, и его словно проглотила маленькая калитка в черных воротах. Минуту спустя он здоровался с Виноградовым, который был дежурным, с Прокутовым и Свирбеевым, проходя к своему письменному столу проглядывать рапортички.
Прокутов, торопясь в корпус тюрьмы, с пачкою прочитанных им писем, оканчивал рассказ о своих карточных неудачах:
– - И куда ни поставлю -- бьет и бьет, и все комплектами! Как швед под Полтавой, все. А позади меня тут же раздача была. Крутолобов две тысячи просадил. Абдулин подошел с последней трешницей -- 470 сделал, не вышло!
– - окончил он, вздохнув, и ушел.
Виноградов захохотал.
– - С ним всегда так, в наваре триста. Мало, через полчаса: "одолжи золотой". Всегда в проигрыше, как бутылка чернил.
Свирбеев широко улыбнулся, раздвинул рот до ушей и сказал:
– - Счастье, как мельхиор, мелькнет -- и нет!
– - Метеор, дурья твоя голова, -- поправил его Виноградов.
– - А какие новости?
– - спросил Кротов.
– - А никаких!
– - ответил Виноградов, вставая и потягиваясь, -- из уголовных, политиков ни одного. Ну, их к Богу! У нас теперь всего два карася, и то замучился с ними. Сам ночью два раза прибегал да два раза телефонировал. Ну, куда они к дьяволу убегут? А утром, в шесть часов, эту Холину на очную возили...
– - Ну, скоро избавят вас, -- сказал Свирбеев.
– - Это еще вопрос. Дадут каторгу, тогда с ними понянчишься, пока
дальше не отправишь... Да-с, так и не спал, как грецкий орех!– - А возможно, что каторга, -- спросил Кротов, -- вставая и собираясь идти.
– - Просто, как фунт изюма! Дело знаете?
– - Подробности, нет.
– - Василь Васильча ухлопали. Помните?
– - Ну, как же!
– - Двух рабочих забрали, они на барина указывали. Ну-с, барин этот наш Макаров и есть. Будто он им револьвер дал и советовал, и все такое...
Кротов кивнул. Виноградов закурил, пустил дым через нос и продолжал:
– - Ну-с, а у вдовы Пичулиной девица Холина поселилась. Оказывается, в одно время с Макаровым к нам приехала, в одно время уехала, да и арестована с ним вместе. Но штука не в том, а в том, что она, уехавши, две бомбы забыла. Поняли? Вот где апельсины зреют!
– - В чем же обвиняют ее?
– - Соучастие и бомбы! Сегодня эта Пичулина признала ее.
Кротов с облегчением вздохнул.
– - Ну, за это вешать не станут...
– - Вешать за шею будут, -- сказал Виноградов.
Свирбеев расхохотался до кашля, а Кротов только укоризненно качнул головою и пошел в госпиталь. Ему вдруг стало легче при мысли, что эта девушка не обречена на казнь. Он даже без обычного отвращения встретился в больнице со своим коллегой; Честовским, шутил с больными, принял амбулаторных и отправился по визитам, а к шести часам подъезжал к дому, и, смотря на ряд освещенных окон, которые словно приветствовали его, обещая покой и ласку, почувствовал себя совсем счастливым.
Он позвонил, вошел и уже в сенях услышал громкий смех Сурова.
– - Наконец, ты вернулся!
– - воскликнула Маня, выбегая к нему в переднюю, -- мы совсем голодные!
– - и, поцеловав его, закричала: -- будем обедать!
Кротов дружески улыбнулся Сурову, прошел в спальную, переоделся и, когда снова вошел в столовую, на столе уже стояла миска, а Суров наливал в рюмки водку.
Кротов сел, чокнулся и с удовольствием выпил.
– - Ну, какие у вас тюремные новости?
– - спросил Суров.
– - У нас? Какие же?
– - Кротов пожал плечами: -- цинги нет, тифа нет и слава Богу!
– - Вот, значит, ты главного и не знаешь, -- сказал Петя, а сегодня даже в "Листке" напечатано. К вам привезли Макарова и Холину, причастных к убийству полицмейстера, и на той неделе военным судом судить будут!
Кротов смутился и, принимая из рук Сурова тарелку супа, сказал:
– - А, это! Да привезли...
– - Ты видел их?
– - быстро спросила Маня.
– - Его нет, ее видел, -- ответил Кротов.
– - Больна? В госпитале?
– - опуская ложку, спросил Суров.
– - Нет! С дороги устала. Нервы. На бессонницу жаловалась. А так молодцом...
Суров глубоко перевел дыхание.
– - Какая она?
– - спросила Маня, -- блондинка, брюнетка? Молодая? Красивая?
Кротов описал, как умел, ее внешность и тихая грусть послышалась в его голосе. Невольно представилась ему тесная камера с холодными голыми стенами и в ней одинокая девушка, зябко кутающаяся в платок, сиротливо сидящая на табуретке перед убогим столом...