«Вдовствующее царство»: Политический кризис в России 30–40-х годов XVI века

Но отмеченное равновесие оказалось очень хрупким и недолговечным. Придворная среда, как и в начале 30-х гг., оставалась враждебной к «чужакам» Глинским, что ярко проявилось в событиях июня 1547 г.

Весной 1547 г. Иван IV с молодой женой жил за городом, в подмосковных селах [1218] : оставаться в столице было небезопасно из-за частых пожаров. 12 апреля выгорели торговые ряды в Китай-городе; 20 апреля пожар уничтожил чуть ли не все дворы за р. Яузой [1219] . Погорельцы искали виновников своего бедствия: поползли слухи о поджогах. По словам Постниковского летописца, «говорили про оба пожара, что зажигали зажигальники. И зажигальников многих имали и пытали их. И на пытке они сами на себя говорили, что они зажигали. И тех зажигальников казнили смертною казнью, глав им секли и на колье их сажали и в огонь их в те же пожары метали» [1220] .

1218

Согласно Постниковскому летописцу, царь с царицей во время апрельских пожаров жили в селе Воробьеве (ПСРЛ. Т. 34. С. 29). Продолжатель Хронографа редакции 1512 г. уточняет, что Иван IV с женой жил «того лета» в Острове, а «после пожару [большого июньского. — М. К.] жил в Воробьеве» (Шмидт С. О. Продолжение Хронографа редакции 1512 г. С. 292). Последняя версия подтверждается и сообщением Псковской III летописи, согласно которому псковские челобитчики в начале июня явились к царю в село Остров (ПЛ. Вып. 2. С. 232).

1219

ПСРЛ. Т. 29. С. 51; Т. 34. С. 29.

1220

ПСРЛ. Т. 34. С. 29.

В такой обстановке к Ивану IV, находившемуся тогда в селе Остров, явилась с челобитной делегация псковичей. По рассказу Псковской III летописи, в Петров пост «псковичи послаша 70 человек на Москву жаловатися на наместника на Турунтая, и оны, жалобщики, били челом осподарю великому князю на селце на Островке. И князь великей осподарь, — продолжает летописец, — ополелъся на пскович сих: бесчествовал, обливаючи вином горячим, палил бороди и волосы да свечею зажигал, и повелел их покласти нагых по земли; и в ты поры на Москве колокол-благовестник напрасно отпаде, и осподарь поеде к Москви, а жалобъщиков не истеря» [1221] .

1221

ПЛ. Вып. 2. С. 232.

Об этом эпизоде упоминает и краткий Новгородский летописец по списку Никольского: «Того же лета [7055. — М. К.] велел князь великый у псковичь бороды палить, вином обливаа, на Москви, жалобщиков в своей области в…» (окончание текста утрачено: последняя строка срезана при переплете рукописи) [1222] .

Как явствует из этих красноречивых свидетельств, молодой царь незадолго до своего 17-летия по-прежнему не желал вникать в управленческие дела. Он не стал разбирать конфликт псковичей с их наместником кн. И. И. Турунтаем Пронским (тем самым, который на свадьбе Ивана IV с Анастасией 3 февраля 1547 г. был дружкой невесты) и подверг челобитчиков жестоким издевательствам.

1222

ПСРЛ. Т. IV, ч. 1. Вып. 3. С. 620 и прим. 7.

Упоминание о падении в Москве колокола-благовестника — событии, которое отвлекло внимание царя и спасло жизнь несчастным, — помогает уточнить датировку этого эпизода. Согласно Летописцу начала царства, колокол упал с деревянной колокольни Благовещенского собора в Кремле 3 июня [1223] . Следовательно, псковский летописец допустил небольшую хронологическую неточность, приурочив посылку псковичами делегации к царю ко времени Петрова поста, который в 1547 г. начался 6 июня [1224] .

1223

ПСРЛ. Т. 29. С. 51.

1224

Петров пост начинается в понедельник через неделю после Троицы, которая в 1547 г. праздновалась 29 мая (см.: Grotefend H. Taschenbuch der Zeitrechnung des deutschen Mittelalters und der Neuzeit. 13. Aufl. Hannover, 1991. S. 182).

Прошло всего несколько недель, и царь увидел перед собой не смиренных челобитчиков, а грозную толпу, требовавшую выдачи ненавистных временщиков. Эти события навсегда врезались в память Ивана Васильевича.

21 июня в Москве вспыхнул очередной пожар — самый разрушительный за всю ее предшествующую историю: «Прежде убо сих времен памятные книзи временный пишут, таков пожар не бывал на Москве, как и Москва стала имноватися…» — отметил Летописец начала царства [1225] . Тот же Летописец называет страшную цифру: 1700 сгоревших мужчин, женщин и детей [1226] . По свидетельству других летописей, число жертв было еще больше: так, согласно Новгородскому летописцу по списку Никольского, в общей сложности в Кремле и на посаде сгорело 25 тысяч дворов и 250 деревянных церквей, погибло 2700 человек [1227] . А продолжатель Хронографа редакции 1512 г. сообщил о том, что «после пожару собрано людей горелых за Неглинною 3700 человек, и похорониша их у церквей христолюбцы…» [1228] .

1225

ПСРЛ. Т. 29. С. 54.

1226

Там же.

1227

ПСРЛ. Т. IV, ч. 1. Вып. 3. С. 620.

1228

Шмидт С. О. Продолжение Хронографа редакции 1512 г. С. 292.

Страшное бедствие вызвало стихийное возмущение москвичей. Июньское восстание 1547 г. в столице, самое крупное за весь XVI век, не раз становилось объектом изучения исследователей [1229] . Я остановлюсь подробнее на тех аспектах июньских событий, которые характеризуют переживаемый тогда страной политический кризис.

По сообщению Летописца начала царства, «на пятый день после великого пожара», 26 июня, «черные людие града Москвы от великие скорби пожярные восколебашеся, яко юроди, и пришедше во град [в Кремль. — М. К.] и на площади убита камением царева и великого князя боярина князя Юрия Васильевича Глинского и детей боярских многих побита, а людей княжь Юрьевых безсчислено побита и живот княжой розбиша, ркуще безумием своим, яко вашим зажиганием дворы наши и животы погореша» [1230] .

1229

См.: Смирнов И. И

. Очерки политической истории. Гл. 8. С. 121–136; Зимин А. А. Реформы Ивана Грозного. С. 296–308; Шмидт С. О. Становление российского самодержавства. М., 1973. С. 13–119. Переизд.: Шмидт С. О. У истоков российского абсолютизма: Исследование социально-политической истории времени Ивана Грозного. М., 1996. С. 21–143.

1230

ПСРЛ. Т. 29. С. 54.

Ценные подробности произошедшего приводит продолжатель Хронографа редакции 1512 г.: «…после того пожару москвичи черные люди взволновалися, что будтося Москву зажигали Глиньских люди, и от тое коромолы князь Михайло Глиньской с жалования со Ржовы хоронился по монастырем, а москвичи черные люди, собрався вечьем, убили боярина князя Юрья Васильевича Глиньского в Пречистой в соборной церкви на обедне на иже-херувимской песни» [1231] .

Из сопоставления этих двух летописных известий вырисовывается следующая картина: среди московских посадских людей прошел слух, будто город подожгли слуги князей Глинских; кн. Михаил Глинский, находившийся на «жаловании» (т. е., очевидно, на кормлении) во Ржеве, искал убежище в монастырях, а его брат Юрий, остававшийся в столице, был убит пришедшими в Кремль «черными людьми», устроившими некое подобие вечевого схода. Единственное противоречие между процитированными сообщениями касается места гибели кн. Ю. В. Глинского: согласно Летописцу начала царства, это произошло на площади, а по версии Продолжения Хронографа редакции 1512 г., боярин был убит в Успенском соборе во время обедни, в момент исполнения «иже-херувимской песни».

1231

Шмидт С. О. Продолжение Хронографа редакции 1512 г. С. 292.

Иван Грозный был также убежден, что его дядю убили в соборе: позднее в послании Курбскому он вспоминал, как после пожара «наши же изменные бояре… аки время благополучно своей изменной злобе улучиша, научиша народ скудожайших умов, бутто матери нашей мать, княгини Анна Глинская, с своими детьми и людьми сердца человеческия выимали и таким чародейством Москву попалили; да бутто и мы тот их совет ведали. И тако тех изменников научением боярина нашего, князя Юрья Васильевича Глинсково, воскричав, народ июдейским обычаем изымав его в приделе великомученика Христова Димитрия Селунского, выволокли его в соборную и апостольскую церковь Пречистыя Богородицы против митрополича места, без милости его убиша и кровию церковь наполниша и выволокли его мертва в передние двери церковныя и положиша его на торжищи яко осужденника» [1232] .

1232

ПГК. С. 29 (Первое послание Грозного Курбскому, 1-я пространная редакция).

Уточнить ход событий помогает рассказ краткого Новгородского летописца по списку Никольского: по его словам, «чорные люди изымаша князя Юрья Михайловича [так! должно быть: «Васильевича». — М. К.] Глинского, дядю великого князя по матере, в церкве в Пречистей у митрополита въ время обедне, извлекше из церкви едва жива и скончаша злою смертию, извлекоша из града привязана ужем…» [1233] Выясняется, таким образом, что Юрий Глинский был схвачен в Успенском соборе и, вероятно, избит до полусмерти; еле живого, его вынесли на площадь и там убили, после чего труп, обвязав веревкой, вытащили волоком из Кремля. Заметим, что способ расправы с ненавистным боярином, упомянутый Летописцем начала царства, — публичное побивание камнями на площади — вполне соответствует вечевой организации восставших, о которой говорит Продолжение Хронографа редакции 1512 г.

1233

ПСРЛ. Т. IV, ч. 1. Вып. 3. С. 620–621.

Летописец Никольского передает также еще одно обвинение по адресу Глинских, которое звучало во время мятежа: оказывается, их обвиняли не только в поджоге столицы, но и в измене: «…на них зговор пришол, буттось они велели зажигати Москву, норовя приходу иноплеменных; бе же тогда пришол с многою силою царь Крымской и стоял в полях» [1234] . Позднее над строкой со словами «буттось они велели зажигати Москву» была написана загадочная фраза: «и сердечникы о них же» [1235] .Что имелось в виду, можно понять из сообщения Постниковского летописца о том, что после апрельских пожаров «того же лета явились на Москве по улицам и по иным городом, и по селом, и по деревням многие сердечники, выимали из людей сердца» [1236] . Очевидно, пойманные «сердечники» на допросах утверждали, что действовали по велению Глинских: так проясняется смысл слов, вписанных над строкой в Летописце Никольского («и сердечникы о них же»).

1234

Там же. С. 621.

1235

Там же и прим. 4.

1236

ПСРЛ. Т. 34. С. 29.

Итак, поджигательство, сговор с неприятелем, чародейство — таков типичный набор обвинений, рождавшихся в атмосфере средневекового города в периоды стихийных бедствий. «Обвинение в ведовстве именно бабки царя, — справедливо замечает С. О. Шмидт, — видимо, тянет еще к давним традициям, когда „лучшие жены“ считались виновницами неурожая, голода и других несчастий» [1237] .

В нашем распоряжении есть еще один рассказ о гибели кн. Юрия Глинского, записанный примерно лет через сорок после самих событий. Редактор Царственной книги внес в первоначальный текст, повторявший соответствующую статью Летописца начала царства, многочисленные исправления и приписки. Так возникла новая версия случившегося.

1237

Шмидт С. О. У истоков российского абсолютизма. С. 90.