«Вдовствующее царство»: Политический кризис в России 30–40-х годов XVI века

Однако эта устоявшаяся историографическая схема основывается на ряде произвольных допущений и не соответствует известным в настоящее время фактам. Начнем с того, что при заведомой неполноте нашей источниковой базы отсутствие сведений о том или ином дьяке за определенные годы никак не может свидетельствовать о его опале. Кроме того, необходимо сделать фактическое уточнение: сведения об Афанасии Курицыне вовсе не обрываются на 1537 г., как утверждал Зимин: последнее упоминание об этом дьяке относится к 12 января 1541 г., когда он подписал старую (1430-х гг.) жалованную грамоту Василия II Троице-Сергиеву монастырю на право рыбной ловли в озерах Переславском и Сомине [1813] . Таким образом, все «ближние» дьяки Василия III, за исключением Федора Мишурина, благополучно пережили дворцовый переворот осени 1538 г. Об опале кого-либо из них (с тем же единственным исключением) в источниках не говорится ни слова.

1813

АСЭИ. М., 1952. Т. I. № 92. С. 76. На этот факт впервые обратил внимание Леонтьев (Леонтьев А. К. Образование приказной системы управления. С. 92, прим. 64).

Не соответствует действительности и утверждение А. К. Леонтьева об «отстранении» Е. Цыплятева от службы в Разряде в 1538 г. и временном его возвращении к активной деятельности в 1542 г.: на самом деле Елизар Иванович продолжал какое-то время выполнять разрядные функции и после 1538 г., о чем свидетельствует его подпись на кормленной грамоте кн. И. Ф. Горчакову Перемышльскому с продлением ее на год от 9 марта 1539-го до 28 февраля 1540 г. [1814]

Впрочем, одно изменение в дьяческой верхушке после октябрьского переворота 1538 г. все-таки можно заметить, но оно носило совершенно другой характер, чем предполагали сторонники приведенной выше версии о «политических чистках» в правительственном аппарате в годы «боярского правления». Дело в том, что подтверждение прежних жалованных грамот монастырям, которое в 1534–1538 гг. находилось в руках Федора Мишурина, после его казни перешло к Меньшому Путятину: уже в декабре 1538 г. этот дьяк скрепил своей подписью подтверждение жалованной грамоты Василия III Спасскому Ярославскому монастырю от 1511 г. [1815] В январе 1539 — марте 1540 г. Меньшой Путятин подтвердил еще ряд жалованных грамот (см.: Прил. II). Таким образом, он вернул себе эту важную административную функцию, от которой его временно оттеснил в 1534 г. Федор Мишурин: факт, косвенно подтверждающий наличие скрытого соперничества между этими дьяками. Но Меньшой Путятин в конце правления Василия III пользовался наибольшим доверием государя, поэтому его возвращение к активной делопроизводственной деятельности на рубеже 30–40-х гг. лишь подчеркивает несостоятельность версии о якобы произошедшем после смерти Елены Глинской отстранении от кормила власти помощников ее покойного мужа. Сама эта версия является отголоском мифа о борьбе в правящих верхах между «сторонниками централизации» и «силами реакции» — мифа, который уже можно считать перевернутой страницей отечественной историографии.

1814

АСЗ. Т. I. № 63. С. 53.

1815

ИАЯСМ. № IV. С. 5–6.

Нет ничего удивительного в том, что старое поколение дьяков сходит со сцены в начале 1540-х гг., ведь за плечами каждого из них было по несколько десятков лет службы. Так, Афанасий Федоров сын Курицын к моменту его последнего упоминания в источниках (январь 1541 г.) отслужил в дьяках уже более 20 лет [1816] . Чиновный стаж любимца Василия III — дьяка Григория Меньшого Никитина сына Путятина ко времени окончания его карьеры составлял не менее 30 лет [1817] . Он отошел от дел незадолго до смерти: 27 июня 1541 г. Меньшой Путятин подписал судный список по делу о беглой «робе» Михаила и Петра Приклонских, по которому вынес приговор боярин и дворецкий кн. И. И. Кубенский [1818] , а 7 декабря того же года дьяк сделал вклад в Троице-Сергиев монастырь [1819] . Эта запись в монастырской вкладной книге — последнее прижизненное упоминание Г. Н. Меньшого Путятина; вскоре его не стало: 12 февраля 1542 г. племянник дьяка внес вклад в ту же обитель по его душе [1820] .

1816

Впервые упомянут в 1520 г. и сразу — с дьяческим чином (Зимин А. А. Дьяческий аппарат. С. 245). Начальный этап карьеры А. Ф. Курицына по источникам не прослеживается.

1817

Впервые упомянут (с чином подьячего) в 1510 г.: Зимин А. А. Дьяческий аппарат. С. 263.

1818

АСЗ. Т. I. № 228. С. 202.

1819

ВКТСМ. С. 82.

1820

Там же.

Не стоит искать политическую подоплеку и в отставке старейшего дьяка Е. И. Цыплятева: к моменту, когда он последний раз упоминается на службе (во время приема литовских послов в марте 1542 г. [1821] ), ему должно было быть никак не меньше 70 лет от роду! [1822] Удалившись от дел, несколько лет старый дьяк провел на покое. Около 1546 г. он умер: 1546/47 годом датирована данная (вкладная) на вотчину Е. И. Цыплятева, которую его сын Иван Елизаров вместе с другими душеприказчиками (кн. К. И. Курлятевым, А. А. Квашниным и дьяком Постником Губиным) отдал по завещанию отца в Кирилло-Белозерский монастырь [1823] .

1821

Сб. РИО. Т. 59. С. 146, 152–153, 163.

1822

Е. И. Цыплятев начал служить еще при Иване III в 1480-х гг.: Зимин А. А. Дьяческий аппарат. С. 277.

1823

РГАДА. Ф. 281 (ГКЭ). Белоозеро. № 93/794.

В марте 1542 г. во время переговоров с литовскими послами вместе с Е. И. Цыплятевым последний раз в известных нам источниках упоминается и дьяк Третьяк (Матвей) Раков, причем в этих переговорах он сыграл одну из главных ролей [1824] . После этого Т. Раков исчезает из источников: была ли тому причиной болезнь или какие-то иные обстоятельства, за неимением данных судить сложно. К указанному моменту стаж его службы в дьяках, по имеющимся сведениям, составлял 20 лет [1825] .

1824

Сб. РИО. Т. 59. С. 146–148, 151–154, 166–167.

1825

Впервые упомянут в 1522 г., уже с дьяческим чином: Зимин А. А. Дьяческий аппарат. С. 265. Начальный этап его карьеры в источниках не отражен.

На смену старым дьякам, служившим еще Василию III, шло новое поколение приказных дельцов. На том же приеме литовского посольства в марте 1542 г., в котором последний раз в своей карьере участвовали Е. И. Цыплятев и Т. Раков, впервые с дьяческим чином упоминается Постник (Федор) Никитин сын Губин Моклоков [1826] : вскоре, в июне того же года, он вместе с боярином В. Г. Морозовым и дворецким Ф. С. Воронцовым был отправлен с дипломатической миссией в Литву [1827] , а во второй половине 40-х гг. служил в казенном ведомстве. Перемирную грамоту с Литвой по итогам мартовских переговоров 1542 г. писал подьячий Иван Михайлов сын Висковатого [1828] — будущий глава Посольского приказа [1829] .

1826

Сб. РИО. Т. 59. С. 146.

1827

Там же. С. 171 и сл.

1828

Там же. С. 166.

1829

Его биографию см.: Граля И. Иван Михайлов Висковатый. Карьера государственного деятеля в России XVI в. М., 1994.

В середине 40-х гг. большое влияние на юного государя приобрел дьяк Василий Григорьев сын Захаров-Гнильевский. Именно он во время пребывания Ивана IV летом 1546 г. в Коломне «оклеветал ложными словесы», как говорит летописец, бояр кн. И. И. Кубенского, Ф. С. Воронцова и дмитровского дворецкого В. М. Воронцова: 21 июля 1546 г. они были казнены [1830] .

Упомянутый эпизод был уже не первым случаем участия великокняжеских дьяков в придворных интригах (можно вспомнить и выдачу на поруки Меньшого Путятина в августе 1534 г., и расправу с Федором Мишуриным в октябре 1538 г.). Но только один дьяк — все тот же Ф. Мишурин — пал жертвой дворцового переворота. Как было показано выше, никакие массовые чистки дьяческого аппарата за все неспокойные годы «боярского правления» ни разу не предпринимались. Одно из возможных объяснений этого кажущегося парадокса было предложено в свое время Н. П. Лихачевым: «От соперничества с классом коренных думцев (боярство) дьяки были спасены своей неродословностью» [1831] . По-видимому, дьяки, как и казначеи, не рассматривались придворной знатью в качестве опасных соперников в местнической борьбе, и им была предоставлена определенная свобода действий, но только до той поры, пока они не переходили грани дозволенного. Эту грань как раз и перешел Федор Мишурин, когда он взялся советовать, кому следует дать чины боярина и окольничего. Подобная дерзость стоила ему головы.

1830

ПСРЛ. Т. 29. С. 48.

1831

Лихачев Н. П. Разрядные дьяки XVI века. С. 549.

К сказанному следует добавить, что дьяческая верхушка многими узами была связана с придворной аристократией и руководством дворцового ведомства. Ценную информацию на сей счет содержат частные акты — духовные и данные (вкладные) грамоты 30–40-х гг. XVI в. Так, в завещании кн. М. В. Горбатого (1535 г.) упомянуто пятеро дьяков и двое подьячих: дьяк Никифор Казаков и подьячий Алексей Ефимов одолжили боярину в свое время соответственно 5 и 10 рублей; дьяк Колтыря Раков преподнес ему опашень с драгоценными пуговицами, а дьяки Темир Мишурин и Поспел Лебедев предоставили коней для боярской конюшни. Дьяка Третьяка Ракова кн. М. В. Горбатый назначил одним из своих душеприказчиков и завещал ему песцовую шубу, крытую желтым бархатом. А саму духовную грамоту писал подьячий Алексей Семенов сын Яковля [1832] .

1832

АССЕМ. № 35. С. 90–91, 93.

Двух дьяков находим и среди кредиторов могущественного дворецкого И. Ю. Шигоны Поджогина (1541 г.): Третьяку Ракову Шигона был должен 4 рубля, а Фунику Курцеву — 5 рублей; своими душеприказчиками Иван Юрьевич назначил кн. А. Д. Ростовского, казначея И. И. Третьякова и дьяка Ивана Никифоровича Одинца (Дубенского) [1833] .

Не менее показателен и следующий пример: в 1544/45 г. Иван Иванович Хабаров, в недавнем прошлом — тверской дворецкий, вскоре ставший боярином и дворецким Большого дворца, дал в Троице-Сергиев монастырь в качестве вклада свою вотчину — село Образцово Боровского уезда. На данной (вкладной) грамоте, оформившей этот акт, подписались послухи — великокняжеские дьяки B. И. Рахманинов, Н. Фуников Курцев, В. Б. Колзаков и Д. Ф. Горин [1834] . Саму грамоту писал Иван Кожух Григорьев сын Кроткого, который в начале 50-х гг. стал видным казенным дьяком.

1833

Маштафаров А. В. Духовная Ивана Юрьевича Поджогина 1541 года. С. 34, 37.

1834

РГАДА. Ф. 281 (ГКЭ). Боровск. № 6/604. Подл.

Как видим, дьяки и подьячие сумели найти свою нишу в придворном обществе: в их услугах нуждались, их помощь ценили. В целом положение дьячества в 30–40-е гг. было гораздо устойчивее, чем у бояр-аристократов, вовлеченных в непримиримую местническую борьбу. Сравнительная автономия делопроизводственной сферы, естественная смена поколений приказных дельцов, среди которых было немало семейных династий (Курицыны, Курцевы, Мишурины, Путятины, Цыплятевы и др.), — все это способствовало стабильной работе правительственного аппарата даже в эпоху дворцовых переворотов.

Глава 10 К вопросу о социальной политике центральных властей в 30–40-е гг. XVI в.

Под социальной политикой (применительно к изучаемому времени термин, конечно, условный) я понимаю политику властей по отношению к различным слоям населения (или, как говорили в Московской Руси, «чинам»): духовенству, дворянам и детям боярским, посадским людям.

В первую очередь нас будет интересовать логика и последовательность предпринятых в годы «боярского правления» мер: можно ли говорить о некоем целенаправленном курсе властей в отношении, например, монастырского землевладения, и если да, то как менялся этот курс на протяжении изучаемого времени? Какие цели преследовали власти при проведении поместного верстания конца 30-х — начала 40-х гг. XVI в. или интенсивного городского строительства в годы правления Елены Глинской? Подобные вопросы как раз и помогают понять, в какой мере лица, принимавшие решения, осознавали интересы тех или иных формирующихся сословных групп и руководствовались ими в своей политике.