Вечно ты

– Никто это и не оспаривает, Игорь. Но как старший член этой семьи, я вправе ждать, что к моему мнению прислушаются.

– Безусловно, так, но давайте посмотрим на это с другой стороны. Люда выходит замуж за высокопоставленного военного, и, насколько я успел понять, неплохого человека. Все шероховатые моменты благодаря замужеству сглажены, почему бы нам не порадоваться за дочь и в конце концов не зажить всем в дружбе и согласии?

– Хотя бы потому, что делать из этой свадьбы радостное событие несправедливо по отношению к Верочке, которая блюдет свою девичью честь, а не валяется с кем попало, – отрезала бабушка. – Я воспитала твоих дочерей так, что они понимали, что если ты ложишься в постель до брака, то после этого ты уже не можешь рассчитывать на те привилегии, которых удостаивается порядочная женщина. Людмила сделала свой выбор, пусть пожинает его плоды. Нельзя, знаете ли, и невинность соблюсти, и капитал приобрести, только в нашем случае, увы, эта поговорка имеет строго обратный смысл.

Бабушка сухо рассмеялась.

– Мама, но в самом деле… – Мама примирительно улыбнулась. – …все же устраивается, и через двадцать лет никто не вспомнит, что первая брачная ночь состоялась раньше, чем формальности.

– Никто? Уверяю тебя, существуют люди, которые не способны такое забыть.

– Если вы имеете в виду себя, Вера Андреевна, то вы себе льстите, – сказал папа себе под нос.

– Что?!

Папа улыбнулся:

– С годами, знаете ли, память слабеет.

– Игорь!!! – вскричала мама.

– Боже мой, боже мой! – бабушка поднялась из-за стола. – И вы еще удивляетесь, почему я против этого брака! Ясно же, что паршивая овца все стадо портит! Этот мерзавец и хам только возник на горизонте нашей семьи, как пожалуйста! Внучка стала падшей женщиной, зять сыплет оскорблениями… Что ж, видимо, это неизбежное падение нравов, нельзя жить в ядовитой среде и не отравиться…

С этими словами бабушка удалилась к себе, и Люда осталась с родителями наедине.

– Пусть он приходит, – сказал папа, – поговорим, познакомимся поближе, все-таки будущий зять.

Люда кивнула.

– Боюсь, бабушка воспримет его визит в штыки, – мама вдруг мягко накрыла руку Люды своей ладонью – это была ласка, которой от нее нечасто удавалось дождаться, – давайте лучше встретимся где-нибудь на нейтральной территории. Ты-то как, доченька? Чувствуешь себя счастливой?

– Конечно, – глаза Люды защипало от накипающих слез, – мама, я понимаю, что сделала неправильно, но Лев уезжал в Афган… Мне нельзя было поступить иначе.

Мама сильнее сжала ее ладонь:

– Ничего, доченька! К сожалению, твоему проступку нет оправданий, но раз он все-таки женится, то что ж… Будем считать, что твое доброе имя восстановлено.

Папа взял Люду за другую руку:

– Мы очень сильно переживали за тебя, Людочка. Ты еще молодая, еще в силу возраста не можешь понять многие вещи… А он старше тебя на шестнадцать лет, это огромная разница, – папа вздохнул, – мне, например, люди моложе меня на такой срок кажутся детьми, к которым возможно испытывать исключительно отеческий интерес. Что у вас может быть общего, каков фундамент для семейной жизни, недоумевали мы. Но похоже, вы действительно любите друг друга, раз ваши чувства прошли проверку разлукой и опасностью.

– Возможно, мы были к тебе строги, но, когда ты сама станешь матерью, ты поймешь, как это страшно, когда твое родное дитя вдруг отдаляется от тебя, внезапно начинает жить своей обособленной жизнью, в которой тебе не находится места…

Мама заплакала, Люда тоже, они обнялись, но тут в кухню вбежала Вера со словами «бабушке плохо!». Поднялась обычная в таких случаях суматоха. Папа звонил в скорую, мама с Верой открывали окна, несли воду и валокордин, лихорадочно рылись в аптечке в поисках валидола. Обычно эти обязанности выполняла Люда, но сейчас ее отправили в свою комнату, решив, что ее вид только сильнее взволнует бабушку и усугубит ее состояние.

Она сидела в темноте, глядя в окно, парализованная тревогой за бабушкино здоровье. Вот уж правда, если безделье мать всех пороков, то бездействие – мать всех тревог. Когда суетишься, помогаешь, то и волноваться некогда…

В тот момент она впервые ясно почувствовала, что, если бабушка умрет, это будет ее вина. Если ей, молодой бабе, было почти физически тяжело находиться в атмосфере постоянной ссоры и бойкота, то каково приходилось хрупкой старушке…

Совесть жгла, как кипятком, и, вонзив ногти в ладони, Люда чутко прислушивалась к происходящему за дверью. Бестолковая беготня Веры и мамы, звонок в дверь, тяжелые шаги врачей скорой, разухабистый вопрос «ну что, бабуля, на что жалуемся», строгий ответ «попрошу без фамильярности», чужой смех и просьба принести блюдечко и полотенце.

Если бы Люду пустили помогать, она бы первым делом приготовила и то и другое – блюдечко для использованных ампул, а полотенце подложить под руку перед внутривенной инъекцией. Ну и еще одно повесить в ванной, чтобы доктора помыли руки. Это у нее уже было в подкорке заложено как «Отче наш». Точнее, как таблица умножения, ведь молитв она не знала. Таблицы умножения, впрочем, тоже. Это было глупо, но Люда задумалась: а что же в ее памяти высечено так же глубоко и незыблемо, как «Отче наш» в памяти православного человека? Получалось, только даты жизни Ленина да латинские падежи…

– Ну что, давление в норме, ЭКГ в норме, – сказал за стеной чужой бас, и Люда выдохнула, – давай сделаем троечку, отлежитесь, а завтра по состоянию. Будет нехорошо, вызывайте участкового.

– А вы активный вызов не дадите?

– Я сказал, бабушка, по состоянию.

– Боже, молодой человек, где вас только воспитывали! Я не ваша бабушка, слава богу!

– Ну, капризничает, значит, точно оклемалась. – Шаги направились в прихожую. – Все, девушки, пленку ЭКГ мы вам оставили, поводов для беспокойства нет.

– Спасибо, доктор!

– Да что спасибо… Пока мы тут на ваши спектакли выезжаем, кто-то реально может помереть. Ну, до свидания! Лучше бы прощайте, но, чувствую, нет. До новых встреч.

Раздался пугающе жизнерадостный смех, и дверь захлопнулась.

Хорошо, что врачи не нашли у бабушки ничего опасного, но для них, привыкших к инфарктам, отекам легких и прочим смертельным вещам, сердечный приступ невротической природы кажется какой-то симуляцией, между тем пациентом он переживается так же тяжело, как и настоящий инфаркт. Бабушка страдает, а виной этому Люда, которая лелеяла свою гордыню. А зачем? Какая разница, кто был прав, если бабушка умрет?

С того дня жизнь немного стала возвращаться в нормальное русло. Мама с папой больше не сердились на Люду, хотя мама и призналась, что ей приходится делать над собой некоторое усилие, чтобы не помнить о грехопадении дочери. Вера тоже как будто оттаяла, только бабушка осталась непреклонна. Восстанавливаясь после приступа, она несколько дней провела в постели. Обычно в таких случаях за ней ухаживала Люда, но сейчас ее не допустили, и «чай в синенькой чашечке с одной ложечкой сахара без горки» и «клюквенный морсик» подносили Вера с мамой.